Врата - [146]

И отпрянул.

Трое детей, которые подгоняли Джанин по веретенообразному помещению от ее загона к связному устройству, увидели, как задрожали внешние рецепторы Древнейшего, как распахнулись его линзы. Они споткнулись и остановились, со страхом ожидая дальнейшего.

Но ничего не произошло. Эффекторы успокоились. Линзы закрылись. Немного погодя дети собрались с духом и потащили Джанин к ожидающей металлической кушетке.

Но Древнейший в своем металлическом корпусе получил сильнейший за время бесчисленных пробуждений шок. Кто-то вмешивался в его записи воспоминаний! Пришельцы не просто сошли с ума. Они всегда были такими; хуже того, в некоторых отношениях они стали разумней или по крайней мере понятней, как будто кто-то пытался перепрограммировать их. В записях была информация, которую он никогда не записывал. В них содержались воспоминания, которые он не запасал. И это не воспоминания, которые пришли из их прошлых жизней. Новые воспоминания. Они говорили об организованной системе знаний, превышавших даже его собственную. Космические корабли и машины. Десятки миллиардов живых разумных существ. Машинный разум, медлительный и почти тупой по его стандартам, но обладающий неограниченным запасом информации. Неудивительно, что он реагировал физически, как человек, вздрогнувший от полученного шока.

Каким-то образом записанные им пришельцы вступили в контакт со своей культурой.

Древнейшему не составило труда узнать, как был осуществлен этот контакт. От «Здесь» к Пищевой фабрике по давно не использовавшейся коммуникационной сети. Там информация подверглась обработке и интерпретации очень примитивной машиной. Оттуда через долгие световые дни она передавалась на планету, кружащую вокруг ближайшей звезды, передавалась ползучими электромагнитными колебаниями всего на скорости света. Какое ничтожество! Если только не думать, сколько информации передано таким путем. Древнейший походил на инженера, который стоит у основания плотины электростанции и смотрит, как в сотнях метров над ним тонкая струйка воды пробивается сквозь крохотное, почти невидимое отверстие. Количество воды ничтожно. Но то, что так много прорывается сквозь такое маленькое отверстие, говорит о невероятно огромном ее количестве за дамбой.

И течь действует в обоих направлениях.

Древнейший признал, что проявил небрежность. Допрашивая пришельцев, он слишком многое дал им знать о себе. О «Здесь». О технологии «Здесь».

О своем посвящении, о владыках, которым должна служить его жизнь.

Но течь мала, и передача информации затрудняется несовершенством записи сознания пришельцев. В этих записях нет частей, недоступных для Древнейшего. Он раскрыл их и проследил за каждым битом. Он не «разговаривал» с пришельцами. Он позволил их сознаниям соединиться со своим. Мертвецы не могли сопротивляться, как подготовленная к вскрытию лягушка не может сопротивляться скальпелю хирурга.

Когда все было сделано, он отсоединился и задумался.

Грозит ли его планам опасность?

Он активировал систему внутреннего сканирования, и в его «мозгу» вспыхнуло трехмерное изображение Галактики. Оно не существовало в реальности. Не было такого наблюдательного пункта, с которого кто-нибудь мог ее увидеть. Да он и сам не «видел», просто знал, что она там. Это было нечто вроде trompe-l’oeil[7]. Оптическая иллюзия, только эта иллюзия не была оптической. В ней очень далеко появился объект, окруженный светом. Прошло уже много столетий, как Древнейший позволял себе увидеть этот объект. Пришло время посмотреть на него снова.

Древнейший активировал давным-давно не использовавшиеся районы долговременной памяти.

Для него это нелегкое испытание. Все равно что для человека сеанс на кушетке психоаналитика, потому что он вскрывал мысли, воспоминания, вины, беспокойства и неуверенности, которые его сознательный мозг — цепи, рассуждавшие и принимавшие решения, — давно решил забыть. Эти воспоминания не исчезли. Не ослабели. В них по-прежнему для него содержались «стыд» и «страх». Правильно ли он поступает? Осмелится ли он действовать на свою ответственность? В его мозгу снова возник порочный круг, как и двести тысяч лет назад, и он не стал ближе к решению. Древнейший не мог погрузиться в отчаяние или истерию. Этого не допускали его цепи.

Но он, однако, мог прийти в ужас.

После долгого времени он очнулся от своей интроспекции. Больше он не боялся. Он принял решение. Нужно действовать.

Дети разбежались в ужасе, когда Древнейший проснулся снова.

Его передние эффекторы дрогнули, распрямились и указали на молодую самку, оказавшуюся в коридоре поблизости. Любая другая тоже подошла бы. «Иди со мной», — приказал он.

Она всхлипнула, но послушалась. Они углубились в золотой коридор, и ее самец сделал шаг за ними. Но ему не было приказано идти тоже, и он остановился поэтому и печально поглядел им вслед. Десять минут назад они спокойно, послушно и с удовольствием совокуплялись. А теперь он не знал, увидит ли ее снова.

Древнейший двигался со скоростью быстрой ходьбы, и плачущая самка, тяжело дыша, следовала за ним. Он полз мимо машин, использования которых не помнил сам; установщиков стен, транспортных наземных машин, огромных, как дом, странных шестивинтовых машин, похожих на вертолет; даже Древнейший не помнил, как некогда в этих машинах доставляли на Небо хичи его ангелов. Золотые полоски на стенах сменились на серебряные, серебряные — на чисто-белые. Их ждал коридор, в котором никогда не был ни один из детей. Тяжелая дверь при приближении Древнейшего распахнулась. Когда они добрались до помещения, где самка никогда не была, даже не подозревала, что оно существует, помещения, стены которого были покрыты множеством разноцветных огней, она почти лишилась сил. Никакого отдыха. «Иди сюда, — приказал Древнейший. — Возьмись за колеса. Следи за мной. Делай, как я». По другую сторону помещения, слишком далеко друг от друга, чтобы управиться одному, располагались приборы управления. Перед каждым стояло сидение странной формы, самке было очень неудобно сидеть на нем. Перед каждым сидением десять колес в ряд, между ними слабо блестели радужные цвета. Древнейший, не обратив внимания на сидение, коснулся эффектором нижнего колеса и медленно повернул его. Огоньки замерцали и задрожали. Зеленое просветлело до желтого, потом до светло-оранжевого с полосками охры в середине. «Делай, как я!» Самка попыталась. Колесо поворачивалось с трудом, как будто его давно никто не трогал (Так оно и было). Цвета сливались и переплетались, потребовалась целая вечность, чтобы у нее получились такие же цвета, как у Древнейшего. Он не торопил ее, не ругал. Просто ждал. Он знал, что она старается изо всех сил. К тому времени, как огоньки на обеих консолях стали одинаковы, слезы ее просохли, а пот жег глаза и катился в редкой бороде.