Врата Лилит (Проклятие Художника) - [7]

— Пожалуйста… — деланно равнодушно сказал Расторгуев, вынимая из кармана плаща смятую пачку.

— Тут только две, а нас трое! — нагловато каркнул тот же тип.

— Слушайте, ребята, а я-то тут причем! — возмутился Расторгуев, вставая со скамейки — он уже начал потихоньку трезветь. — Идите и покупайте себе!

… Но тут же получил сильнейший, прям как у профессионального боксера, удар в челюсть. Расторгуева отбросило, как мягкую игрушку, на спинку скамейки, перед глазами взорвались десятки оранжево-красных кругов, а в этих кругах… — опять проклятое издевательски-смеющееся солнцеобразное лицо!

— А, черт! — только и смог выдавил он. Во рту ощущался резкий солоноватый привкус крови.

— Мочи, мочи его, мочи! — громко проорали два грубых и каких-то особенно омерзительных голоса: один из них первый, каркающий, а другой визгливый, прям как у кошки, которой наступили на хвост. — Ходят тут пидоры всякие, выёбываются!

Расторгуев потерял счет ударам: за челюстью последовал правый глаз, потом скула, нос, зубы, почки, солнечное сплетение… Он не успевал увернуться ни от одного из них. Удары были четкие, выверенные, прицельные, будто бы его бил какой-то профессиональный боксер, и причем не живого человека, а тренировочную грушу. Кровь хлестала струей и из носа, и изо рта, из разбитых губ, а в глазах то и дело взрывались какие-то разноцветные шары, прям как на небе, когда пускают фейерверк. Сначала Расторгуев чувствовал острую боль, но потом притупилась и она; осталось только ощущение механического содрогания всего тела и его отдельных частей под действием внешней силы, которая постоянно отбрасывала его, не давая упасть на асфальт, обратно на жесткую спинку скамейки. Наконец, Расторгуев всё же свалился мешком прямо на исплеванный и изгаженный окурками перрон, и тогда его стали избивать уже ногами: по животу, груди, рукам…

Когда Расторгуеву показалось, что этому аду не будет конца, все прекратилось также внезапно, как и началось. Просто его перестали бить. И все. Воцарилась тишина. Мертвая… тишина. Расторгуев с трудом раскрыл слипшиеся от крови ресницы. Оба глаза заплыли так, что ему почти ничего не было видно, да и те узкие щели обзора, что он имел, мало что давали: все плыло перед глазами, тонуло в каком-то белесом тумане, силуэты предметов двоились, троились…

Расторгуев попытался встать, но ему удалось это сделать только с третьей попытки. Ноги и руки не слушались, были как ватные, каждая клеточка тела нестерпимо вопила от боли, подступала к горлу тошнота… Но он не сдавался. Превозмогая силу инерции, Расторгуеву сначала удалось дотянуться дрожащими руками до деревянных ручек скамейки, немножко подтянутся, опереться, встать на четвереньки, потом, не отпуская рук, морщась от боли и сплевывая кровавую вязкую слюну, встать на ноги… и тут же бухнуться на мокрое от крови сиденье, блаженно привалившись к спинке!

«У-у-ф… сейчас… вроде… получше…». .

Кто были эти молодчики, откуда они тут взялись, куда исчезли, зачем они нападали — эти вопросы совершенно не беспокоили едва живого Расторгуева. Он знал только одно — ему очень и очень больно, ему хочется прилечь и заснуть, но при этом он интуитивно чувствовал, что прилечь здесь нельзя — ему нужна помощь, медицинская помощь, ему нужна кровать, перевязка… «Электричка!» — яркая вспышка ослепила покрывшееся сумерками сознание Расторгуева.

«Электричка!»…

И в самом деле, он услышал отдаленный шум приближающегося электропоезда, прорезавший ночную тишь этой Богом забытой пустынной станции. Расторгуев почти ничего не видел вокруг, но звук поезда слышал ясно. И ещё… Он отчетливо осознавал, что ему надо ИМЕННО ТУДА! Только там его спасение… Только там…

Расторгуев сделал ещё одно титаническое усилие и оторвал свое избитое как груша, полумертвое, истекающее кровью тело, и, шатаясь, побрел к краю перрона. Яркий свет фонарей электровоза ударил в с трудом открывшиеся щелки опухших, синих с красными кровоподтеками мешков, которые только с довольно большой долей условности можно было назвать глазами, и раздался пронзительный визг предупреждающего гудка. Расторгуев улыбнулся, обнажив зияющие бреши в розовых от крови зубах, и приветливо помахал локомотиву руками. Яркая вспышка центрального фонаря, расположенного сверху, над кабиной машиниста, на миг ослепила Расторгуева и в этот момент круглый фонарь каким-то непостижимым образом превратился в солнцевидное лицо из портрета, которое он увидел также ясно и отчетливо, как тогда, на этом проклятом чердаке. А потом… Пронзительный визг, вырвавшийся из её искаженного гримасой гнева рта, пылающие ненавистью прекрасные фиалковые глаза с кроваво-красными искрами, хищный оскал белоснежных зубов… и… сильный удар прямо между лопаток…

… Когда машинист изо всех сил отжал тормозный стоп-кран, было уже поздно: колеса товарного электропоезда пронзительно заскрипели, но странный молодой человек в изорванном плаще и без одного ботинка, как мягкая кукла, как мешок с овощами, упал прямо на железнодорожные пути задолго до того, как локомотив окончательно остановился…

Машинист дрожащими руками перекрестился, достал из кармана грязный носовой платок, вытер холодный пот со лба и прошептал: «Мать честная! Вот те РАЗ! Допился, алкаш… Надо же!». А потом нажал кнопку переговорного устройства на приборной панели и, гулко кашлянув, вызвал диспетчера.