Врата Лилит (Проклятие Художника) - [20]

Она довольно осмотрелась и прошлась по комнате, как бы забыв о Никитском.

— Хоромы так себе, но пока сгодятся… Во всяком случае лучше, чем на чердаке в этой собачьей конуре, а-ха-ха-ха!.. Эй, ты, человечек, слышишь меня? Никитский почувствовал, что его потянула к девушке, которая стояла уже в центре спальни, какая-то неодолимая сила. Он против воли подбежал к ней и рухнул ниц, а девушка поставила прямо ему на голову свою ножку в изящной туфельке-босоножке и презрительно скривила губы:

— Такова моя воля! Отныне мой Художник будет жить здесь! Ты меня понял, собака? Кровь прилила к лицу Никитского — никто и никогда не обращался с ним так! — , но ножка девушки была необыкновенно тяжела — она придавливала его к полу, как 150 килограммовая штанга!

— Да… — прохрипел Никитский.

— Не «да», а «как будет угодно Вашему Высочеству», сволочь, кар-р-р-р! — раздался каркающий голос и из рощицы, что на портрете, в комнату влетел большущий иссиня-черный ворон, сел на спину Никитскому и больно клюнул его в затылок.

— Совсем оборзели эти денежные мешки, м-мяу! Чуть только денег наворуют, а уже возомнят себя невесть кем! Богами возомнят, черти их раздери, м-мяу! — злобно мяукнул такого же цвета и оттенка кот, ростом с порядочного дога, выпрыгнувший вслед за вороном из темной рощи на портрете, и, встав на задние лапы, тяпнул левой передней лапой Никитского по уху.

— Кар-р-р-р, не говори! — поддакнул ворон. — Да какие из них боги? Кар-р-р-р! Вот раньше боги были — это да… Помню я эти времена — солнцеокого Аполлона, как он целые города сжигал своим огненным взглядом, ненасытного быкоголова Молоха, который мог сотню визжащих младенцев сожрать за раз и даже не поперхнуться! А эти мрази?! Что они могут? Только деньги воровать да с бабами нежиться! Кар-р-р! Давай разобьем его рожу в мясо, госпожа, не нравится он мне! Как того, который осмелился назвать тебя «трупом»!

— М-мяу! Наслаждение…

— Ну, зачем же так, друзья, зачем же? — рассмеялась девушка. — Мы же, в конце концов, в гостях, а ведем себя как бандиты с большой дороги! И потом, без этого старикана я бы не обрела свою свободу, а потому — да здравствует свобода! — радостно взмахнув руками, она, наконец, сняла свой каблучок с бритой под «бокс» головы Никитского, а кот и ворон в одно мгновение вспыхнули потоком лилово-фиолетовых искр и превратились в двух изысканно одетых во все черное молодых людей. У «ворона» на лице был чересчур крупный клювообразный нос и сам он был немного горбат, с длинными и тонкими по-птичьи ногами и руками, а у «кота» — выдающиеся белые клыки во рту и немного кошачьи зеленые глаза — во всем остальном они были как братья-близнецы: глаза у них горели — хищным огнем и светились в полутьме, у каждого на поясе была шпага и кинжал в серебряных ножнах, на ногах — туфли с серебряными пряжками, бархатные короткие штаны до колен и камзолы на шнурках с высокими стоячими воротниками, а на головах у них были береты с перьями.

— Ну, вот теперь хорошо! Теперь вы похожи уже на гостей, а не на бандитов! Мы же как-никак в хоромах самих князей Барятинских, не так ли? — и девушка опять звонко и заливисто рассмеялась.

— Как же, как же… Помним, помним… — поддакнули оба, поднося мягкое старинное кресло своей госпоже, на которое она изящно села, и встали по обе стороны этого импровизированного королевского трона, согнувши свои спины и шеи перед ней, как и подобает верным слугам. — Горит эта сволочь уже двести лет, как головешка. Туда ему и дорога! — Но девушка сверкнула глазками в их сторону и оба притихли.

— Вы забываетесь, друзья! Не обо всем уместно здесь и сейчас говорить… Встаньте, милейший, встаньте! — высокопарно произнесла девушка и махнула ручкой снизу вверх — и Никитский буквально взлетел с пола и прилип к стене с широко раскинутыми руками, как распятый. Эта шутка вызвала дикий гогот её прислуги.

— Значит, ты хотел мной овладеть, милейший… — как бы про себя, задумчиво сказала девушка, буравя его глаза своим немигающим взглядом, властно, по-королевски положив свои ручки на высокие подлокотники кресла с выточенными на концах мордами львов. Никитский испуганно затряс отрицательно головой — ни тени охватившего его совсем недавно вожделения уже не осталось — один животный страх, какого он никогда не испытывал, даже на войне…

— Ах, уже не хочешь… Жаль! — разочарованно проговорила девушка и надула губки, как маленькая девочка, которой что-то пообещали взрослые и ничего не дали. — Странные существа эти люди! — повернулась она в сторону кота. — Разбиваются в лепешку ради чего-нибудь, а когда получают это — забрасывают как надоевшую игрушку!

— Во-во, госпожа! Знаем мы эту сволочь — сколько девиц он соблазнил да побросал потом — беременными, с детьми… А сколько делали аборт из-за него, мяу!

— А скольким изменяла эта сволочь, кар-р-р! Оторвать бы ему х…, я бы его склевал на завтрак, с пр-р-р-р-р-евеликим удовольствием!

— Вы меня расстраиваете, друзья! Я не для того вас привела в приличный такому дому вид, чтобы вы вели себя по-прежнему как дикие звери… — скорчила недовольную гримасу девушка. — Фи! Как грубо!