Врата Лилит (Проклятие Художника) - [22]

— Как всегда! На самом интересном месте! — и она досадно всплеснула руками. — Ну какой смысл быть Госпожой, Принцессой, Владычицей, если тебя как рабыню гонят то туда, то сюда! Вот мой Художник — это да… Рисует целыми днями, мечтает… Как я ему завидую, друзья! Ну чем я отличаюсь от простой уличной проститутки, ну чем, скажите мне на милость!? — топнула ножкой девушка.

Вся её прислуга как по команде склонила головы долу и как заклинание на разные лады сладострастно залепетали:

— Вы — бесподобны! Вы — фееричны! Вы — божественны! Вы — само совершенство!!!

— Тьфу на вас, лицемеры! Слушать вас не могу! Вы всегда лжете, а вот мой Художник меня искренне боготворит!.. Ой, проклятье! Опаздываю! — вдруг воскликнула девушка, — и верно, солнечный свет, льющийся потоком из картины в комнату, начал мерцать, живая картина на доли секунды периодически становилась просто картиной — из красок и холста. — Бежим, хвостатое отродье! Бежим! Врата, врата Иштар закрываются! — пронзительно закричала девушка и первая прыгнула в картину, а вслед за ней туда буквально влетели все ТРИ черных зверя — пес, кот и ворон…

Когда полночная луна осветила спальню, в ней уже ничего не напоминало о происшедшем. По-прежнему, напротив кровати с балдахином, висел Портрет с улыбающейся девушкой в соломенной шляпке с атласными лентами, у неё в руках по-прежнему было лукошко полное лесных цветов. Только вот, при очень внимательном взгляде на картину, можно было заметить черного ворона в чистейшем как слеза голубом небе, который портил, как клякса на листе бумаги, идиллический пейзаж, да у самой кромки рощи застывших черного кота и черного пса, так и не успевших полностью скрыться в полумраке деревьев… Да… А на противоположной стене висел другой идиллический портрет — уже семейный. Там у разложенный на изумрудно-зеленой траве белой скатерти, накрытой разными кушаньями, расположились пожилой, но моложавый мужчина в светлом костюме, крашеная блондинка, лет на 20 его моложе, в летнем белоснежном платье и двое детей — мальчик лет пятнадцати и девочка — десяти… Они улыбались невидимому зрителю, как бы смотря в объектив фотокамеры, но при внимательном взгляде на их лица можно было увидеть смесь недоумения и ужаса, навсегда застывших в их глазах, какие обычно бывают у людей, которых постигла быстрая и внезапная кончина…

ЧЕТЫРЕ…

Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойди что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь, и что навсегда разделит её на «до» и «после». Он ещё некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил… Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!

В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз — вот чудо! — Ганин отчетливо вспомнил, что он видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели ветви рощицы, шепчась о чем-то своем, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко был виден силуэт розового замка, а потом… Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, как ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее и повернулся… Напротив него на лавочке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:

— Сегодня сбудутся все твои мечты!

А потом Ганин проснулся…

Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть ещё хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкой в такой уютной беседке! А ещё лучше — остаться там навсегда… Ганин сладко потянулся и пошел умываться, тщательно бриться — в общем, приводить себя в порядок. Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу — его там уже ждал черный «мерседес», точь-в-точь какой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.

А дальше была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда никогда, что эта страница его жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немножко пугающее… Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки окончательно скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими мимо окон деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов — с бабушкой и сам, в одиночку. А потом были пригороды, город, и, наконец, улица Верещагина — широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в его груди как птичка, ладони вспотели и он вытирал их украдкой о сиденье.

Когда машина мягко подъехала к парадному входу в Центральный областной музей — трехэтажному зданию XIX века, песочно-желтому, с портиком, колоннами и лестницей — там уже было столпотворение! Все пространство перед музеем было забито машинами, вся площадь внутри железной витиеватой ограды — народом, а внутри портика, у входных дверей, стояли тузы общества — сам губернатор, его заместители, мэр города и его заместители, депутаты областного и городского представительных органов, бизнесмены и, конечно же, их жены: мужчины в дорогих костюмах, женщины — в платьях самого разного фасона и расцветки, которых Ганин совершенно не запомнил — они слишком рябили в глазах и с его точки зрения были абсолютно безвкусны.