Врата Лилит (Проклятие Художника) - [17]

— Фантастика… — прошептал Никитский, пропуская Ганина с картиной вперед.

… Уже в комнате Никитский, не откладывая дела в долгий ящик, выписал Ганину чек на 50 миллионов рублей, а Ганин, тем временем, чуть не плача — во всяком случае, глаза у него были мокрые от слез — упаковывал картину в бумагу, которая у него хранилась в шкафу как раз для таких случаев, а ему при этом казалось, что он кладет в гроб горячо любимого человека… «Не плачь!» — вдруг вспыхнула в его сознании, как молния на темном предгрозовом небосводе, какая-то мысль. И не успел Ганин удивиться, как тут же полыхнула вторая: «Мы снова будем вместе!». И больше ничего…

— Ну что, Ганин, держи свой первый гонорар, — протянул Никитский Ганину чек и похлопал по плечу. — Давай, дотащи мне её до машины…

Ганин выволок сверток на улицу. Солнце уже почти село. Остались светлыми только кроваво-красные облака на горизонте, а все остальное — и раскинувшие хищно в разные стороны ветви деревья, и крыши соседних домов, и телеграфные столбы — превратилось в абсолютно бесцветные, темные силуэты, особенно темные на фоне ещё светлой полоски на линии горизонта. Ганин залюбовался этим зрелищем, он обожал его и про себя называл «театр теней» — в эти предрассветные или предзакатные минуты весь мир как будто бы превращался в черные тени, в декорации к какой-то мистической картине, и это возбуждало в Ганине его творческий инстинкт, мотивировало его к писать… В самом деле, что может быть более притягательным для Художника — в самом широком смысле слова — чем впустить через свое творчество эту красоту, запечатлеть её навечно на холсте, на бумаге, в музыке… — открыть окно в неведомый мир и, окунувшись в этот мир самому, приобщить к ней других, а, может быть, и впустить этот мир — в наш…

— Ну что ты там зазевался, Ганин! — недовольно крикнул Никитский, уже сидя за рулем. — Давай, клади картину на заднее сиденье, мне уже пора! Ехать ещё минут сорок — не меньше… Голос Никитского вывел Ганина из эстетического ступора и он выполнил, не без сожаления, то, что ему говорили.

— Счастливой дороги, Валерий Николаевич! Увидимся, ой, познакомимся на выставке! — грустно улыбнулся Ганин и помахал ему, как-то по-детски смешно, своей бледной тонкой ручкой художника.

— Давай, Ганин, до завтра! — ответил Никитский, бросая окурок сигары прямо в лужу и выруливая с трудом из непроходимой грязи. — Кстати, Ганин, ВСПОМНИЛ! Твоя девочка с портрета мне очень и очень кого-то напоминает, но кого — хоть убей не помню!

— Правда? — удивился Ганин. — Хотел бы я её встретить на самом деле, если она жива ещё…

— Я отдам эту твою картину на выставку с надписью «Не продается». Авось, найдется твоя девица! — хохотнул Никитский. — Только я бы хотел познакомиться с ней пораньше…

Лицо Ганина исказила гримаса, но зеркальное окно водителя «мерса» уже с мягким жужжанием закрылось и машина, выехав на ровное место, резко газанула и скрылась в полумраке… Никитский приехал домой гораздо раньше, чем через 40 минут: дороги были пустынны, а потому Никитский — большой любитель риска и быстрой езды — ехал на предельной скорости. Он открыл окна своего мерседеса и с наслаждением вытащил правую руку из окна, чувствуя как упругий прохладный воздух ласкает кожу на его ладони. Скорость создавала легкое ощущение эйфории, иллюзию свободы… и Никитский радостно засмеялся.

Скорость помогала пробудить у него приятные воспоминания, когда он, будучи молодым советским офицером, водил в атаку боевой Ми-24 на кишлаки моджахедов. Он до сих пор не мог забыть это потрясающее ощущение, когда ты ведешь боевую машину на полной скорости, когда ветер свистит в твоих ушах, ничего не слышно от шума винтов, а там, внизу, бегают многочисленные, с виду как игрушечные, фигурки людей, едут маленькие, как детские модельки, машинки, а он нажимает гашетку — и яркие светящиеся ракеты летят прямо вниз, и там, на выжженной жарким афганским солнцем желто-бурой земле как чудовищные цветы расцветают клубы ярко-оранжевого пламени, в стороны летят куски металла, обгоревших тел и бетона. Маленькие человечки что-то кричат, махают тоненькими ручонками, куда-то бегут, а он выпускает вслед длинные свинцовые очереди из крупнокалиберных пулеметов и смеется, смеется и смеется… «Да уж» — подумал Никитский — «гонка на «мерсе» не заменит того кайфа, который был тогда, в Афгане! Кто знает, если бы не этот козел, полковник, так бы может быть и остался бы в армии… «Дьявольскую колесницу» не заменит ни один самый быстрый «мерс» на свете!». Капитан Никитский был уволен из армии со скандалом. Однажды он на своей машине буквально стер с лица земли совершенно мирный кишлак, причем тогда, когда там был какой-то базар, погибло огромное количество народу. Это стало известно командиру полка. Тогда дело замяли, тем более, что, по слухам, вообще готовился вывод войск из Афганистана и на самом «верху» собирались дать амнистию всем «воинам-интернационалистам», замешанных в «военных преступлениях», но Никитского из армии всё-таки уволили… Пришлось искать другую работу. Благо, Перестройка была в разгаре, как грибы после дождя появлялись кооперативы, а вместе с ними и — организованная преступность, в которой очень и очень нужны были крепкие «афганцы». Никитский быстро нашел там свое место, хотя у него и хватило ума при первой же возможности «отмыть» и «отработанные» там и деньги, и свое лицо — дружеские связи с другими «афганцами», занявшими посты в милиции, в госучреждениях — ему в этом очень помогли. Он заработал приличные деньги на торговле сомнительными иномарками, а когда подвернулся момент, вложил вырученные деньги в приватизирующуюуся нефтедобавающую компанию… Когда Никитский стал уже «новым русским» в малиновом пиджаке и с золотой цепью на шее, долларовым «нефтяным» миллионером, он даже нашел того самого полковника, который его «сдал» — тот потерял обе ноги на войне и еле сводил концы с концами на пенсии. Никитский подарил ему протезы, оплатил операцию, дал денег жене и детям, но даже слов благодарности от него не дождался. Тот исподлобья посмотрел на бывшего капитана из-под кустистых светло-русых бровей и тихо сказал: «Не откупишься, Никитский, никогда не откупишься… Кровь имеет свойство не отстирываться с одежды вовек». И все, больше ничего не сказал. Но Никитский тогда только покровительственно похлопал бывшего начальника по плечу и велел своему секретарю открыть на его имя валютный счет, чтобы семья его сослуживца уже никогда не нуждалась ни в чем, но на следующий день узнал, что полковник Волков застрелился из наградного оружия…