Враг народа. Воспоминания художника - [54]

«О Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Пресвятая Владычица Богородица! Илья Пророк!»

К «французам» не ходили всякие. Зная мой счет, Никита провел крупную артиллерийскую подготовку, и все промахи этикета прощались заранее.

За сигаретами обсуждалось два свежих дела: кто заложил вгиковский «Капустник», где студенты невинно подражали голосам исторических вождей мировой революции. Студентов не посадили, но выперли из института за хулиганство.

Потом, и самое свежее — буквально на днях, наш контрабас Алексей Смирнов с советского корабля прыгнул в американский, и тот его не выдал на казнь, а отвез в Штаты.

Чета Карвовских умело помалкивала.

— Что с ним будет, Никита? — спрашиваю я. — Ну, с голоду не умрет, а в Голливуд не пропустят. Чужой он там.

Хорошо сиделось у Хубова, Васильева, Штейнберга.

Из Тарусы в Москву перебрался Эдик Штейнберг, художник и кочегар. Стали собираться у него на улице Карла Маркса.

Заходил знаменитый чуваш Айги (Геннадий Лисин), он читал свое о белом квадрате и красных чертях. Читали вирши Женя Терновский и Мишка Гробман. Пытался читать шофер Витя Синицын, но оказалось очень длинно и невразумительно. Перенесли читку на другой раз.

С началом ощутимых холодов я прятался в египетском зале Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (Волхонка, 12). Наверху висела выставка английской абстракции. Изящный Бен Никольсон. Редкого зверя английской свободы творчества смотрели считанные единицы. Москвичи не привыкли к беспредметному миру. Курили внизу рядом с раздевалкой, Володя Каневский, Толя Зверев и я. К нам пришел американец, мистер Маршак, вооруженный фотокамерой и записной книжкой. Он внимательно осмотрел московские царь-колокол и царь-пушку, и теперь смотрел наши картинки. Мой холст «Саркофаг» он снимал несколько раз. Каневский объяснял его эзотерическое содержание. Мал окольный Зверев за американскую сигару сделал с него портрет за пятнадцать минут и стал мировой известностью.

Александр Маршак в длинной и пустой статье в роскошном журнале «Лайф» с подзаголовком «Искусство России, которое никто не видит!» описал все потуги московских авангардистов встать на свои ноги. Портрет работы А. Т. Зверева украшал журнал.

Наш вождь Никита Сергеевич Хрущев в глубине пролетарской души ненавидел художников, считая их рядовыми мошенниками, нечто вроде блох под рубашкой, но идеологическая диверсия сенатора Маршака, которого он кормил икрой на даче, задела его за живое.

«Ну, братцы, маху дали!»

Пострадал один Толя Зверев. Ему разбили в метро нос и посадили в психушку.

Хорошим прикрытием для меня была квартира Софьи Васильевны Разумовской, эстетки графских кровей, где я раз в неделю репетировал ее бездарного сына Митьку, кудрявого отрока, ненавидевшего рисование больше всего на свете. Я с ним промучился зиму, выучил рисовать гипсового Гомера, и бездарность не помешала ему поступить во ВГИК, где двадцать лет с гаком его папа хозяйничал на факультете. С помощью моей благородной покровительницы я продал кучу внеклассных работ. Они разошлись по квартирам Верхней Масловки.

* * *

В одно зимнее воскресенье мы с Эдиком Штейнбергом поехали в село Лианозово. Там в тесном и гнилом бараке обитал целый кагал артистов под идейным наблюдением старичка Евгения Леонидовича Кропивницкого. Его сын Лева рисовал абстракции в духе Поллока, жена и дочь рисовали цветы и чертей, зять, строительный рабочий Оскар Рабин, попавший в фельетонную обработку газетчиков, использовал детские рисунки и компоновал сюжеты городского быта. Любители поглазеть на барачных чудаков ехали издалека. Деревня Лианозово стала обязательным местом паломничества, как Кремль и дворец Феликса Юсупова в Архангельском.

В барак приезжал поэт Игорь Холин и читал барачные стихи:

«У „Сокола“ дочь мать укокала. Причина скандала — дележ вещей. Теперь это стало в порядке вещей».

Тунеядец, битник, вон из страны!

Модное пальто с накладными карманами. Фетровая шляпа. Кожаные перчатки. Туфли на микропорке. Высокий, сдержанный, и всегда с новой чувихой.

Барак — его Муза.

Что такое русский барак?

Наш коммунизм, здание легкой постройки, дом барачного типа, из временного превратили в постоянное и вечное здание для размещения войск, рабочих, крестьян и заключенных. Советский барак стал символом пролетарского государства, образцовым жильем будущего человечества.

В 1948 году капитан МВД Холин дал обнаглевшему солдату по морде и получил два года тюрьмы. Его не сослали в Сибирь, а разжаловали в вахтеры, где он пристрастился сочинять куплеты.

«Жди и верь и будь верна, счастье будет для тебя».

В избе-читальне лагеря «Долгопрудный», — опять случайное, но мистическое совпадение, там же бывал мой брат Шура! — библиотекарь Ольга Ананьевна Потапова, выдавая Холину книжки, спросила: «Вы поэт?» — «Да, поэт!» — отвечал вахтер. — «Тогда приходите к нам и почитайте стихи».

Так состоялось историческое вхождение бесконвойного зека Холина в мир русской поэзии, в семью барачных интеллигентов.

Где, на каком этаже живет русский поэт?

Тысячу лет Святая Русь, во тьме кромешной мракобесия и юродства, при лучине, распевала славянские псалмы. Царь Петр издал первую газету и, говорят, знал силлабические вирши Семена Полоцкого. Потом были камергер Карамзин, камер-юнкер Пушкин, буревестник Горький и стая сталинских инженеров человеческих душ — Твардовский, Яшин и Маршак (выдернул, не глядя на лица), бойкие перья казенного оклада.