Врачеватель. Олигархическая сказка - [44]

В трубке молчали.

– Будем считать, что твое молчание – знак согласия. Это именно тот случай. Тебе нужно время, чтобы созвониться с помощником?

– Не нужно, Паша.

– А я знал, что ты, старый служака, хрен кому доверишь такое ответственное дело. Ты же у нас ворошиловский стрелок, и рука твоя не дрогнет в «критические дни». Знаешь, Никита, я абсолютно спокоен и отношусь к предстоящему мероприятию как-то чересчур философски. Сам не понимаю, почему. Наверное, Никита, потому, что внутри чудовищная пустота и твоя жизнь прожита без всякого смысла. А может, и от понимания, что раз уж маховик раскручен, то не сегодня, так завтра. Промажешь ты – взорвут по дороге. Но ты, уверен, не промахнешься. Поэтому пусть лучше это будет рука друга, а не какого-нибудь бесчувственного робота, которому все равно. Только помни: когда меня уберешь, немедленно беги. У тебя времени нет. Ты теперь фигура крайне нежелательная. Да ты и сам все понимаешь не хуже меня. Ну что, Митрофаныч, я пошел. Не вешай трубку.

Набрав код, Пал Палыч открыл дверь и вышел во двор. Твердым, размеренным шагом дошел до центра двора и остановился. Краем глаза он увидел, что охрана следовала за ним, строго соблюдая дистанцию.

– Ну вот, Никита, как сказал, так и сделал. Ты уж меня, старина, подкорректируй, пожалуйста. Так, чтобы я встал к тебе лицом.

– Повернись немного левее, – глухо прозвучало в трубке.

– Вот так нормально?

– Спасибо, Паша, лучше не бывает.

– Тогда у меня к тебе небольшая просьба. Так сказать, по старой дружбе. Не хочу я лежать в гробу на собственной панихиде с простреленной башкой. Сделай одолжение, пальни мне в сердце. Благодарю за службу. Прощай и не тяни резину.

Остроголов отбросил в сторону свой телефон и прикрыл рукою крестик, нащупав его под рубашкой.

С четырех сторон двор был изолирован от ветра, и снег, падавший на старушку Москву, покружив над крышей, медленно ложился на уединенный пятачок безветрия. А Пал Палыч, подняв голову, смотрел на эту завораживающую красоту и не думал о смерти: «Добро там, где любовь. А любовь всегда там, где красота».

Прицел задрожал, но еле слышный, как щелчок, выстрел раздался.

Пал Палыча с силой отбросило назад, но он остался стоять на ногах. В эту секунду его широко открытые глаза выражали столь неподдельное удивление, что могло создаться впечатление, будто он давно забыл, зачем здесь оказался. Держась обеими руками за сердце, Пал Палыч сделал несколько шагов вперед и упал в метре от карниза одного из внутренних подъездов двора.

С точки зрения киллера, место для соприкосновения с землей жертва себе выбрала, мягко говоря, крайне неудачное. Не было ни малейшей возможности произвести контрольный выстрел в голову. Плохо, когда профессионалу для четкого выполнения поставленной задачи катастрофически не хватает времени. Вообще, такое ощущение, что матушка-Россия, куда ни сунься, один большой аврал на вечно тонущем корабле.

Глава четвертая

Первое, что увидел Пал Палыч, открыв глаза, идеально побеленный потолок. «А ведь не случайно свет называют белым», – подумалось ему. Но, повнимательнее приглядевшись и заметив на «белом свете» некоторые разводы с шероховатостями, слегка расстроился: «Так это всего-навсего потолок. Значит, я, судя по всему, где-то в больнице. Но не дома. Это точно».

Слегка повернув голову, увидел над собой стеклянную капельницу с прозрачным раствором, перманентно пускавшим пузыри. Проследив глазами путь стекания жидкости по тонкой трубке вниз, добрался до своей руки, в вену которой была введена игла. «А вот это уже лишнее», – сказал он себе и другой рукой спокойно вытащил иглу из вены. То же самое произошло с наклеенными на виски, предплечье и грудь электродами, служившими, вероятно, в качестве датчиков. Освободившись от обилия проводов, Пал Палыч без малейших усилий поднялся с кровати, свесив с нее босые ноги. И движение сие – разве что немного скрипнула кровать – было им проделано с такой необычайной легкостью, словно каких-нибудь десять минут назад он прилег немного отдохнуть, даже не успев толком задремать. Затем, опустив голову, уставился на свою грудную клетку, на которой с момента его рождения никогда не было, что называется, креста. А сейчас он был. Вырезанный из эвкалипта, с причудливым орнаментом, на обыкновенной хлопковой веревочке.

Положив крестик на ладонь, Пал Палыч глубоко задумался, просидев так несколько секунд, не шелохнувшись, не отрывая взгляда от ладони: «И что? Прожил почти полвека в своем дурном, но очень событийном анекдоте, который, впрочем, так далек от логики и понимания нормального, простого человека, под вечер приходящего домой с рутинной, опостылевшей работы к унылой, вечно недовольной, уставшей от убогости жене. И вот он ритуально надевает у порога свои законные протертые до дыр вельветовые тапки, целует мимоходом обиженных вниманием и ласкою детей, проходит в ванную, где много лет назад, словно ирония, от стенки откололся кафель в изящном шахматном порядке, – тогда простой, нормальный человек включает в ванной воду до упора, на полную катушку, чтобы, не дай-то Бог, его рыданья мог услышать кто-то из домашних, садится на пол и, закрыв лицо руками, зло шлет проклятия жестокостям судьбы.