Вперед, государь! - [49]

Как непокорные кони взвиваются на дыбы, так взвились перед ним Птицы. С клювов и когтей сорвалось пламя, а из пламени сплелась молния и трижды поразила Громовника. Один удар грома, другой, третий. Ледяной холм под Финистом Ясным Соколом содрогнулся.

«…Эта молния, Сокол, подожгла твои стопы и колени, и ноги засветились жарким золотом. Со вторым ударом, Финист, вспыхнули и засияли лунным серебром твои руки. В третий раз молния поразила тебя в голову…»

— Теперь слушайте меня, Ветры сильные! — Громовник словно проснулся, его крик прокатился по облакам, а хищные Птицы взъерошили перья. — Приведите мне Коня, сотканного из бури и гроз!

Псы-Ветры рванулись от Хрустальной горы на четыре стороны. Опять прокатился гром — теперь это гремели копыта Чудо-Коня. Блеснули молнии — это Конь выпустил из ноздрей пламя. Конь замер перед Финистом-Месяцем. Конь был чёрен как ночь и бел как день, а грива — красна как огонь, хвост — рыжий как пламя. Хищные Птицы-Ненастья вскрикнули, зароптали укатывающимся вдаль громом, но смирились.

— Теперь же, — велел Месяц-Финист, — пусть явится и послужит мне Моголь-Птица. Она знает, куда отнести меня!

Вот, из-за края неба поднялись необъятные крылья. Два крыла — каждое как половина ночи, что застилает небо. Птица-Ночь простёрла крылья, скакнул Чудо-Конь, в Ночи блеснул Месяц… и всё пропало. Унеслась Моголь-Птица.

А на холме лишь побитая ненастьем трава кое-как поднималась.

«…Вот и пробудила его, вот и направила. Как теперь не сетовать? Ой, глупая, ой, несчастная, девка Зверяница… А ну, отвернись, путник! Думал, я бесчувственная? Думал, у меня сердце не болит?…»

Ягая Хозяйка обернулась на одном месте и оказалась возле избы, где Зверяница вышивала в садах урожаи.

Девушка-заря полудница выскочила за порог дома:

— Месяц очнулся? Вспомнил меня!… Мамочка? — она почувствовала неладное. Ягая Мать с сожалением смотрела на неё. Зверяница замялась, забеспокоилась: — Что-то не так, Мамочка… Тебе трудно было?

— Тебе-то трудней придется, — ягая Баба вздохнула: — Ох, дура ты моя, дура. Он же вспомнил, да не тебя, а соперницу твою. За ней и помчался освобождать её от Ворона. Ну? А как же ты думала?

Зверяница сжала губы и отвернулась. Стиснула кулачки, но промолчала.

— А я так и думала, а я знала, что именно так и получится, — Зверяница захорохорилась: — Мы теперь с ней самой поборёмся!

— Поборетесь? Звёздочка с Солнцем да за любовь Месяца? — ягая Баба обняла полудницу. — Эх, что с тобой сделаешь. Ведь ниже земли тебя уже не скинешь? — ягая Мать попробовала пошутить с дочерью.

— А ты благослови меня, — Зверяница уткнулась в грудь ягой Матери. — Всё и получится!

— Чем благословить-то? — ягая Баба пожала плечами. — Разве что этим.

Над ухом часто-часто захлопали крылья. Зверяница вскинула голову. На руке у ягой Бабы сидели три птицы: белая голубка, бурая соколица и чёрная вороница. Вспорхнули — и улетели туда, куда лежала дорога Зверянице, Вечерней Звёздочке.

«…Беги, деточка, беги. Моголь-Птице одну ночь лететь и крыльев не утомить, а тебе, несчастной, целые дни бежать и ноги в кровь исколоть. Я помогу, я затяну кое-какие нитки в моём кружеве. Одному — пускай будет ночь, а другой — долгие дни. Но что быстрей пролетит, то я одна знаю. Здесь время-то своё, прихотливое, словами его не опишешь. „Долго ли, коротко ли“ — не зря так говорится…»

III

Тишина и усталость властвуют в чертогах Ворона. Дива-Солнце тоскливо изучала стены холодной гостиной. Здесь нет ни тёплого золота на сводах, ни звонкого хрусталя в полу, к чему так привыкла в батюшкином дворце. Здесь только гладкий белый камень, прохладный и чуточку шершавый, если решиться его погладить.

Верное существо, пёс с клыкастой тупорылой мордой, на задних лапах служит Солнцу и Ворону у стола и из каменного кувшина подливает вина в их кубки.

— Знаю, о чём ты думаешь, — Ворон разомкнул бледные губы. — Я действительно мог бы взять тебя силой. И моё преступление не повлекло бы ни кары, ни мести, особенно теперь, когда ты проклята отцом.

— Отцом? — Прея скривила губы. — Вихрь, да ты и кончика его усов не стоишь.

«…Что ты знаешь о её отце, Вихрь? Пламя, огонь и страсть — Всевед горяч на руку и скор на расправу. Мне ли не знать его несносного нрава. Может быть, Ворон, я оттого и сплела ваши судьбы, чтобы Всевед ощутил себя виноватым если не за былое, то хотя бы за настоящее. Э-э, Ворон, да ты не слушаешь меня, уж больно ты занят своими мыслями. Так буду ли я вспоминать тут свою молодость?…»

— Твой отец, Дива, когда-то прочил тебя мне в жёны, — Ворон-Вихрь не замечал её досады. — Поздним вечером, на закате, — он меланхолично растягивал слова, — дева по имени Солнце сходила бы с небес и погружалась бы, — он выдержал паузу, — в объятия мрака. Это так естественно. Ты не находишь?

— Я должна тобой восхититься? Пожалуйста! — Солнце в раздражении фыркнула. — Ах, как он сидит напротив меня, ах, как ровно держит спину и цедит сквозь тонкие губы вино, ледяное и прозрачное как слёзы! В твоей гостиной, Вихрь, даже белый огонь в камине блестит так холодно, что у меня, у Солнца, стынут пальцы! Мне хочется согреть их в тени, куда свет твоего огня не дотягивается.