Под окнами стоял монах — в кроссовках, в рясе, в чёрной камилавке и с бородой, недавно отпущенной и седой ближе к вискам. Свод первого окна над ним уже побелили, и послушники кистями на длинных ручках подбеливали стыки кирпичей. А во втором окне только-только сложили кирпичный свод и деревянный каркас ещё не убрали. В третьем окне каменщик укладывал кирпичи, и раствор часто шлёпал со второго этажа наземь. Монах, не отрываясь, глядел через весь двор наверх — кажется, на кресты и на купола.
По щебёнке прошуршали шины, чёрная «Волга» встала посреди двора, из неё вышел человек — тоже в рясе, но в клобуке с чёрной мантией.
— Отец Валентин! — отчётливо сказал монах.
Настоятель обернулся. Красные глаза сузились, тёмные мешки под веками набрякли. Опять был трудный разговор в епархиальном управлении; или наоборот долгое выпрашивание средств у губернских властей и предпринимателей.
— Брат Артемий? — настоятель не сдвинулся с места. Они были одного возраста и даже роста, но первым полагалось подходить иноку.
— Отец Валентин, — он приблизился, — я прошу, освободите от послушания в келарской. Я больше не смогу там работать. Вы понимаете?… Компьютер как будто…
Настоятель оборвал на полуслове:
— Он давно устарел. Вы сами такой и просили. Что вы ещё хотите? — видимо, ещё сказывались разговоры с руководством.
— Там импульсы, — сбиваясь, заторопился монах. — На передней панельке… мигают лампочки: винчестер, процессор, их исправность… Я вам исповедывался. Помните?
Отец Валентин вздохнул тяжело и недовольно:
— Мы восстанавливаемся — вы в курсе, брат Артём? — голос у настоятеля глух и невозмутим: — Приходят средства. Их надо учитывать. Грамотно расходовать. Вы с этим справитесь без оргтехники? — Он подошёл ближе. Заглянул брату Артёму прямо в глаза и добавил тихо-тихо, почти просяще: — Вы у нас один, кто компьютер знает. У нас же сплошь старики, сами видите. Потерпите, прошу вас. Крест ваш такой.
«Да, отец Валентин», — не сказал и не прошептал, а подумал, прошевелив губами, брат Артём. Он ссутулился. Не от усталости, не от подавленности. Просто стоял и смотрел на кресты и на купола.
Причуда оптики: в углу демонстрационного монитора проступила радуга с заметными красной, жёлтой и голубой зонами спектра. Интерференция света. Её видно отсюда, с дальнего торца стола для совещаний. Оператор за пультом и микрофоном её видел. Двадцать человек по сторонам стола, наверное, нет. Жужжали кондиционеры. У шефа на лбу бегала жилка. Шли первичные испытания, и оператор должен был им радоваться. Решалась его тема, а ему всего тридцать…
— Вы продолжаете, Всеволод? — («Торопят… Нервничают…») — Шатин, не тяни время.
Шатин нагнулся к микрофону:
— Пробуем разговор о живописи. Модель! Ответь, что для тебя Ван Гог?
— Постимпрессионист XIX века. Крупные мазки, импульсивная небрежность, болезненно-образное восприятие мира. Соответствующий колорит. Работы «Портрет доктора…»
— Неубедительно, — поморщился кто-то. Шатин не помнил его. — Он читает энциклопедию.
— Стоп, Модель, стоп, — оборвал Шатин. — Давай иначе. Художник — ты. Твои краски? Твой колорит? Мы хотим понять твоё личное восприятие.
— Красота цвета — субъективна и зависит от настроения и ассоциаций. Сравнить зоны спектра и длины волн? Я могу выявить симметрию или «золотое сечение».
— Ты меняешь тему. А нам интересно твоё предпочтение. Субъективное.
— Кажется, на аналогичный вопрос я ответил?
Шатин откинулся, отключил микрофон:
— У нас уже свободные аналогии, — протянул он. — «А шеф опять недоволен, — подумалось. — Сейчас крякнет и подведёт черту».
За столом заёрзали, зашуршали бумагами. Шатин косо оглядел всех. Кто-то здесь не из отдела — специалисты со стороны, даже не из Зеленограда и вообще не из Москвы. Кому-то выступать на генеральной демонстрации. Шатин поёжился как от озноба.
— Пожалуй, так и резюмируем, — взял на себя решение тот, которого Шатин не помнил. — Мы наблюдаем отличный пользовательский словарь и свободное, даже вольное построение фраз. Система различает прямые и переносные значения — отсюда иллюзия иронии. Действительно свободные аналогии. Действительно широкие ассоциации. Умеет менять темы и уходить от ответа. Колоссальный энциклопедический массив. Общая оценка… удовлетворительно.
Шатин возмущенно вскинулся, но сумел сдержаться. Только опустил голову и зло сжал губы.
— Видимо, алгоритмировать Интеллект нам так и не удалось, — закончил тот, кто резюмировал. — Но мы над этим работаем. Я правильно понимаю?
Жилка на лбу шефа пульсировала. Он молча перекладывал по столу бумаги. Шатин поднял голову:
— На самом деле, Искусственный Интеллект легло счесть болванкой, когда ему всего лишь не хватает элементарных знаний. И наоборот: разумного болвана можно принять за машину, если он механически сух и мелочно придирчив.
Шеф опять крякнул и скривился. Рецензент, похоже, принял слова на свой счет. Шатин наконец вспомнил: он, кажется, представлял здесь Заказчика.
— Мышление, — очень медленно проговорил тот, — не сводится к систематизации фактов и расчету ответов. Наш договор предполагал, что вам это ясно. Оно не логично, не вычисляемо, не алгоритмируемо. Мышление всегда эмоционально. Следовало понять, чем статистическая память не похожа на воспоминания, а осознание целей — на мечтания. Заказчик хотел бы, чтобы Модель чувствовала эти отличия, а не отвечала готовыми словарными статьями.
