Возвышенное и земное - [228]

Да Понте говорил столь уверенным тоном, что Вольфганг немного успокоился, хотя никак не мог взять в толк, зачем Орсини-Розенбергу понадобилось так поступить.

– Все очень просто. Последнее слово, в конце концов, за Иосифом. Сальери, должно быть, предупредил директора, что «Фигаро» может иметь огромный успех и вытеснить с подмостков театров его собственную оперу, а когда Розенберг воочию убедился, что это так, то воспользовался балетом как предлогом, чтобы сорвать наш спектакль. Но император может с ним не согласиться.

– Ведь именно Орсини-Розенберг просил меня написать оперу-буффа.

– На случай, если не найдется другой. Или если мы ему заплатим, как делает Сальери. Хотите испробовать такой способ?

Вольфганг отказался, самая мысль об этом была ему противна.

– В таком случае нам придется дать «Фигаро» в присутствии императора.

– Без балетной сцены?

– Разумеется.

– Но это же неразумно!

– Совершенно верно, – с хитрой улыбкой ответил да Понте. – В том-то все и дело.

Иосиф принял предложение да Поите посетить генеральную репетицию оперы. Приглашая императора, да Понте пояснил:

– Ваше величество, нам очень хотелось бы знать ваше мнение относительно оперы: вдруг вы решите, что необходимо внести какие-то поправки. Для нас важнее всего остального, чтобы вы, ваше величество, остались довольны.

Иосиф с большим удовольствием смотрел спектакль, пока дело не дошло до сцены балета, которая была заменена пантомимой. Тут император рассердился. Сюжет вдруг стал непонятен, когда до этого все было ясно и очень забавно, причем никаких скандальных выпадов против властей, чего он так опасался, не осталось. Иосиф приказал остановить репетицию и воскликнул:

– Да Понте, пантомима совсем не вяжется с оперой! Да Понте пожал плечами и вручил Иосифу либретто с восстановленной сценой балета.

– Так почему же этого нет в опере, синьор поэт? – спросил Иосиф.

– Ваше величество, господин директор объявил нам, что балет запрещен.

– Запрещен? – Император приказал немедленно вызвать директора.

Орсини-Розенберг, находившийся у себя в кабинете, тут же явился. Но не успел директор и рта раскрыть, как император сказал:

– Как вы осмелились дать такое распоряжение, не спросив меня?

– Ваше величество, вы изволили говорить, что балет на сцене запрещен.

– Когда он груб и непристоен, а здесь он вполне уместен.

– Ваше величество, а как же насчет самой «Свадьбы Фигаро»? Вы ведь запретили постановку пьесы?

– Потому что пьеса была безвкусна и полна непристойностей. А эта опера очаровательна.

– Кроме того, танцоры, которыми располагает Бургтеатр, вам не нравятся, ваше величество.

– Найдите таких, которые мне понравятся.

– Но, ваше величество, осталось так мало времени, я…

– На то моя императорская воля! – И когда директор стал подыскивать новую причину, Иосиф сказал: – Я очень разгневаюсь, если представление «Фигаро» и дальше будет откладываться. Мне не терпится узнать развязку.

– О, конец будет счастливый, ваше величество, – сказал да Понте. – Если нам позволят…

– Вам уже позволено. А теперь я подожду танцоров. Я намерен послушать всю оперу от начала до конца и тогда уж вынести свое суждение.

Двенадцать танцоров прибыли через несколько минут, и, пока они репетировали, Вольфганг повторил для развлечения императора несколько арий. Иосиф выразил желание послушать еще раз две арии графини: «Porgi Атог» («Бог любви, сжалься и внемли»), где она жалуется, что утратила любовь мужа, и «Dovo sono» («О, куда ж ты закатилось, солнце светлой былой любви»), где графиня с грустью вспоминает то время, когда ничто не омрачало их счастья. Эти арии тронули сердце Иосифа. Ему и самому пришлось страдать. Его первая обожаемая жена рано скончалась, так и не ответив на его любовь.

Императору понравился балет; юн развеял его меланхоличное настроение и, как оказалось, прекрасно соответствовал сюжету. Иосиф приказал назначить премьеру «Свадьбы Фигаро» на 1 мая, как ранее и намечалось.

Двумя днями позже, накануне премьеры, Вольфганг сел писать увертюру. Он уже несколько недель тому назад с величайшей дотошностью, до мелочей разработал всю партитуру, и теперь ему оставалось только записать ее. Вольфганг делал это в последний момент, чтобы оставить больше времени на репетиции остальной музыки, но еще заранее решил выразить в увертюре всю идею оперы. С самого начала нужно задать правильный тон. Он не стал вплетать в увертюру основные темы «Фигаро», как это было принято, но передал в ней темп и общее оживленное настроение, написав ее как самостоятельное инструментальное произведение, единственное в своем роде.

С того момента как Вольфганг появился за дирижерским пультом, Иосиф Гайдн, проделавший долгое и трудное путешествие из имения графа Эстергази в Вену с одной лишь целью присутствовать на премьере «Свадьбы Фигаро», не переставал радоваться, что не пожалел сил и приехал. Самообладание Вольфганга восхищало. Моцарт был всего пяти футов ростом, но когда он взмахнул руками, давая знак оркестру начинать, то словно вырос, поднялся и над оркестром и над стоявшим перед ним клавесином. В увертюре нет ни одной лишней ноты, думал Гайдн. Вольфганг, казалось, пританцовывал, дирижируя оркестром, вместе с ним весело танцевала и музыка, с первых же тактов настраивавшая участников спектакля на веселый лад.