Возвратный тоталитаризм. Том 1 - [165]

истории и массовой культуры этого периода[361]. Война оказалась ключевым моментом перелома проспективной тоталитарной идеологии построения нового общества и нового человека, превращения ее в ретроспективную, национально-консервативную идеологию дряхлеющей империи и переживания травмы последовавшего ее развала, освоения всех обстоятельств этого распада[362]. Тяжесть травмы усугублялась тем, что никакого другого опыта или материала для исторической реабилитации не было: предшествующие катастрофические или травматические события, которые могли бы быть положены в основание национальной истории, – события, вызвавшие и сопровождавшие Первую мировую войну или ее последствия, незавершенные процессы трансформации 1905–1907 годов, поражение в Крымской войне и тому подобные были вытеснены из проблемного поля элиты и общественного мнения и фактически забыты. Первая мировая война, которую не выдержала архаическая институциональная система российского государства, закрепилась в учебниках истории лишь как прелюдия к большевистскому перевороту и Гражданской войне.

Фактически в СССР (советской России) было всего одно поколение, обладавшее ресурсами и условиями для формирования институциональных предпосылок или условий возникновения исторического сознания. Крах СССР потянул за собой не только распад советской политической или экономической системы, но и слом начавшейся практики (оболочки) понимания исторических процессов. Поколение, родившееся в последние «застойные» годы и в начале перестройки или вошедшее в жизнь уже после краха СССР, оказалось лишенным механизмов репродукции коллективной памяти и опыта прошлого. Школьное преподавание недавней истории было прервано, поскольку и сами учителя в массе своей оказались дезориентированными или неспособными к связному пониманию событий и соответствующему изложению их ученикам. Сама программа школьного преподавания отечественной истории оказалась остановленной на этом моменте – конце советской власти и горбачевской перестройке.

Смена властвующих элит не способствовала закреплению какой-то идеологической версии прошлого, что могло компенсироваться только эклектической стилизацией под русско-православный державный фундаментализм.

Сегодняшнее массовое историческое сознание представляет собой множество отдельных символов, стереотипов, шаблонов истолкования. Фактически это россыпь отдельных сведений и их интерпретаций, мифов и стереотипов прошлого без какой-либо связной их интерпретации и изложения, поскольку прежняя единая система пропаганды или тоталитарных институтов, навязывающих грамотному населению единство понимания и оценки событий прошлого, распалась или ослабла, а другой, способной ставить такие амбициозные задачи, не возникло. Нет и эффективной системы школьного образования, способной поддерживать и воспроизводить общие ценностные принципы понимания национальной или мировой истории, не требуя от молодежи верности в толковании фактов и процессов. Ее нет, поскольку нет общей ценностной основы для осмысления тоталитарного прошлого. Пропаганда, получившая в условиях путинской реакции чрезвычайно мощные средства массового воздействия, пытается навязать обществу новый вариант тотальной государственной идеологии – идеологии государственного патриотизма, «светлого прошлого» великой державы (взамен коммунизма – веры в «светлое будущее», общего для всех стран, в первую очередь – для населения СССР), однако результаты этой обработки общественного мнения – по разным причинам – довольно сомнительны или, по крайней мере, неоднозначны.

Тем не менее известная структурность в массовых представлениях о прошлом, безусловно, прослеживается в социологических опросах населения. Она заключается главным образом в том, что набор исторических событий (структура исторического) представляет собой чередование катастроф и триумфов, воспроизводящее попеременное сочетание установок власти и населения, «низов» общества, неповседневных интересов государства и его институтов и повседневной памяти малых групп. А это значит, что реально сосуществуют (слабо учитываемые друг другом) разные каналы или системы воспроизводства памяти, разные механизмы и выделения значимого. История в том виде, в каком мы обнаруживаем ее следы в стереотипах общественного мнения, направлена на сакрализацию государства, точнее – единственно возможной в нашей стране легитимации власти, исходящей от мифологии «государства». Но об этом ниже. Пока же остановимся на способах выделения событий и их оценке.

Особенности сюжетики и конструкций истории отражают характер общества, его институциональную природу и морфологическую структуру. В нашем случае ценностное поле задано резким расхождением значений «великой державы» и убожества жизни ее подданных. Иначе говоря, поляризацией значений, составляющих семантику и легитимацию власти (империи, патерналистской поддержки власти со стороны населения) и плана частной жизни граждан. Главная сложность интерпретации массовых представлений о прошлом состоит в выявлении функциональных значений этих разных пластов представлений и особенностей механизмов, соединяющих мифологический (героический, вневременной, символический) план мировых процессов, распределения авторитета, престижа, веса различных стран мира с плоскостью повседневных проблем частной жизни обычных людей. Иерархия ценностей, определяющих чувство гордости у россиян, задана значениями достигнутого в 1950–1960-х годах статуса супердержавы, рассматривавшегося как венец процессов модернизации (построение мощной империи, одержавшей целый ряд триумфальных побед, обладающей развитой в прошлом государственной культурой, наукой, которые обеспечивают ее ореолом самой передовой и развитой страны) (