Возвращенный рай - [64]

Но теперь вернемся к хозяйке Лида. Эта женщина отправилась в путь из Исландии с пустотой в голове, с тревогой в сердце и с такой слабостью в ногах, что не могла идти по зеленой траве, не говоря уже о песках. Можно сказать, что в ногах ее была сама пустыня. В океане между Исландией и Шотландией она совсем захирела и уже не могла стоять. Кроме того, у нее стало плохо с речью и затуманилась память. Она была так слаба, что не могла поднять головы с подушки. Обычно не принято обращать внимание на бедных женщин без роду и племени, валяющихся на больничных койках в эмигрантских лазаретах. В Глазго ее приняли за финку. Епископ Тьоудрекур приказал Стейнбьорг не отходить от матери ни днем ни ночью, пока они были в Шотландии. На себя он взял заботу о малыше, которого крестил в ледниковой воде. И хотя Стейнбьорг теперь привыкла к своему маленькому и они привязались друг к другу, все же, когда они сели на корабль, она охотно передала его епископу; ей казалось, что, раз он прочел какую-то молитву над мальчиком там, на реке, они стали отцом и сыном. Епископ добился разрешения, и девушке позволили ночевать с матерью в больничной каюте. Здесь лежало несколько крестьянок из Европы. Одну, направляющуюся к сыну в Нью-Йорк, свалила в постель внутренняя злокачественная опухоль; она лежала молчаливая, с позеленевшим лицом. Другая сломала бедро в давке, какой обычно сопровождается посадка пассажиров из нижних классов; говорили, что, если ей сделать операцию, она не выживет. Словом, здесь были люди, которые, по английской поговорке, нуждались только в белой сорочке. Скрипучие железные кровати располагались вдоль стен, а в уголке, за дверью на скамейке, устроили постель для дочки женщины из Лида. Ее поместили сюда, чтобы она могла присматривать за матерью, вставать ночью всякий раз, когда услышит, что та стонет или подозрительно долго молчит, давать ей лекарство или воду. Врач и сестра иной раз заглядывали сюда, но никогда не задерживались надолго. Утром епископ Тьоудрекур приходил к больной с внуком. Эта обессилевшая женщина из Лида была счастлива, чувствуя, как по ней, словно по последней исландской кочке, ползает малыш и лепечет те немногие слова, которым она обучила его, когда они вместе жили в Готане на хуторе у дороги, из милости прихода.

Но вернемся к тому моменту, когда девушка сказала: «Одну минуточку», — и пошла к матери, так и не приняв золота. Была полночь. Мать так ослабела, что не могла выпить лекарства.

Тускло светился ночник — маленькая красная лампочка, оставленная на ночь в утеху умирающим. Девушка была радостно возбуждена теплом, излучаемым золотоискателем во время танца и пения. Она простила ему, что он не отличался особыми талантами — не играл на губной гармонике и не умел подражать кудахтанью кур. Ей было безразлично, откуда у него золото и настоящее ли оно. Она была благодарна ему, что это не он хватал ее за ногу. Ей не нравились мужчины, допускающие вольности. Инстинктивно, сама не зная зачем, она погасила красный свет, служивший утешением несчастным женщинам. Потом она бесшумно выскользнула из комнаты и направилась туда, где только что оставила его. Она решила, что он непременно будет ждать ее. Но он ушел. Все ушли, кроме какого-то мужчины, стоявшего у мачты в обнимку с девушкой. Стейнбьорг почти наткнулась на них. Конечно, все уже разошлись, и на что она могла рассчитывать среди ночи! Она опять спустилась вниз, зажгла свет и дала матери чашку холодной воды, которая почти вся вылилась из уголков ее рта на шею. Потом девушка легла спать на свою скамейку.

Глава двадцать седьмая. Одну минуточку…

На следующий день океан волновался еще сильнее, и Стейнбьорг сама толком не знала, чувствует ли она себя нормально в этой качке или у нее начинают холодеть виски. Как бы то ни было, она совсем пришла в себя от своего необузданного веселья в компании незнакомых парней. Или то, что вчера было таким ясным и простым, утром стало далеким, непонятным?

Но прежде чем она успела разобраться в своих чувствах, она вновь столкнулась с ними на палубе. Должно быть, многие девушки считают признаком учтивости и скромности посмотреть в сторону и пройти мимо, не узнав своих случайных знакомых. И все же, они трое, веселые и свежие после сна, подошли к ней. Приветствовали ее словами, служившими как бы духовной связью между ними: «Одну минуточку…» — и окружили девушку. И, сама того не сознавая, она очутилась опять рядом со светловолосым Золотоискателем. Двое других, лишенные возможности поговорить с ней, стали демонстрировать перед девушкой свое искусство: они прыгали, кувыркались. Синерукий хотел было остановить парня с заячьей губой, но тот уже кружился по палубе на четвереньках, издавая звериные крики. Светловолосому не нужно было фокусничать — он обладал кусочком золота. И пока его соперники делали стойки на голове, ходили перед девушкой на руках, он молча стоял рядом, обнимая ее за талию.

Обычно по утрам, после завтрака, девушка шла к Тьоудрекуру, брала своего сына, возилась с ним целый день, присматривая при этом за матерью. Когда она превратилась в зрелую женщину, этот мальчик, как луч солнца, вошел в ее жизнь, и она со всей силой полюбила того, к кому не питала никаких чувств, когда он родился. Теперь, полюбив его, она с тоской думала о том, что не видела его первых шажков, не слышала первого лепета, сокрушалась о его слезах, которые ей не довелось осушить. Но сейчас, в это утро, в Атлантическом океане, бушующем перед надвигающейся бурей, новый друг вытеснил из ее сознания того, кто носил трогательную детскую курточку. Она не вспомнила о нем до тех пор, пока на палубе не появился епископ Тьоудрекур в сапогах и шляпе. На руках он держал мальчика. Тьоудрекур спросил, что это за дуралеи, стоящие на голове, но девушка ничего не могла ответить.