Возвращенный рай - [42]

Потом пастор Руноульвур спросил крестьянина, не хочет ли он посмотреть дом, где живут двадцать семь жен Брайяма Янга, человека, составившего по божьему велению план города. Это предложение пришлось по душе Стейнару Стейнссону, и он сказал, что коль скоро это и вправду так, то, по его разумению, иметь двадцать семь жен не меньшее чудо, чем спланировать божий град Сион на земле.

Они подошли к длинному бревенчатому дому; в нем было множество дверей, расположенных по фасаду в ряд. Под крышей над каждой дверью — мансарда, или, попросту, чердак. Здесь у каждой жены своя комнатка с окошком. Дом снаружи был отлично отделан, балки подобраны и пригнаны, как следует, и покрыты голубоватой краской. На всех дверях одинаковые наличники; к ним вели одинаковые ступеньки; двадцать семь медных дверных ручек, столько же замочных скважин; от каждой двери тянуло прохладой, здесь не чувствовалось присутствие человека, не угадывались следы рук на дверях или задвижках.

От всего дома веяло особой чистотой, какую ощущаешь, пожалуй, глядя на морозные узоры или видя миражи. На окне белая занавеска, повторенная двадцать семь раз.

Когда они стояли на улице и, затаив дыхание, рассматривали этот спокойный молчаливый чистый дом, им вдруг показалось, будто двадцать семь женщин, каждая за своей занавеской, смеются над ними. Они слегка смутились. Пастор Руноульвур шепнул:

— Хотя мне и стыдно говорить, но всякий раз, когда я смотрю на этот дом, я невольно вспоминаю морское чудовище, которое однажды появилось на островах Вестманнаэйяр, когда блаженной памяти дед мой был там пастором. Чудовище было огромное — этакий громадный слизистый ком. Народ набросился на него и всадил в него двадцать семь огромных ножей. Но чудовище только открыло двадцать семь огромных пастей. Иногда на ум приходит и брюхо Будды, в которое вмещалось десять тысяч женщин.

— Хоть здесь и тихо, как на церковном кладбище, — сказал Стейнар, — и не похоже, чтобы кто-нибудь собирался избить нас, все же у нас в Лиде не принято стоять и глазеть на чужие окна и не представиться.

— Может, постучим и попросим напиться? — сказал пастор. — Никто на нас не обидится. — И он по щегольской пасторской привычке сделал движение, будто поправляя галстук, которого не носил с тех пор, как покинул свой приход в Хвалкесе.

— Хоть мне и очень хочется пить, все же я считаю, что не следует нам просить воду в этом доме, — возразил крестьянин. — Я предлагаю уйти восвояси.

По дороге он продолжал:

— Мне всегда было жаль праотца Авраама, которого бог наделил двумя женами, не говоря уже о царе Соломоне — его бог наказал тремя!

— У него было их три сотни, — поправил пастор Руноульвур.

— А мне все равно, что три, что триста, — сказал Стейнар. — Я предпочитаю называть меньшее число. Многие, кто имеет одну жену, жаловались, что бог, создавая таинства, забыл одно, а именно — развод. Я вот женат почти двадцать лет и все же в тот момент, когда я ступил на порог дома епископа Тьоудрекура и сестры радушно приветствовали меня, решил, что бог в обоих случаях был прав: и когда он предписал единобрачие и когда он предписал многоженство. Двадцать семь жен, одна дверь; одна жена, двадцать семь дверей.

Когда Стейнар Стейнссон первый раз услышал о табернакле, он решил, что речь идет о шкатулке для хранения табака. В описываемый нами день он наконец очутился у великого архитектурного чуда западного полушария. Этот дом построен был по расчетам, полученным Брайямом Янгом от бога в то время, когда в божьем граде Сионе не было ни единого гвоздя, ни единого приспособления для строительства. Высота его по отношению к длине значительно меньше, чем у других больших зданий, акустика настолько поразительна, что, если человек шепотом произнесет имя господне у алтаря, оно громким эхом отзовется у самой двери. Исландцы называют этот дом устами господними, поскольку пропорции его сходны с полостью человеческого рта. Верующие, глядя на божий дом, говорят, что таким был рот у господа бога, когда он говорил с пророком. Стейнар и пастор Руноульвур попросили булавку у одной важной дамы, с высокомерием рассматривающей чудо господне. Когда они бросили булавку на пол в самом отдаленном уголке, присутствующим показалось, что по алтарю забарабанили железной кувалдой. Пастор Руноульвур с благодарностью возвратил даме булавку и несколько бесцеремонно спросил, не убедилась ли она, что священная премудрость, или София, как это называется по-гречески, здесь ближе к людям, чем в каком-либо другом царстве.

Стейнару было разрешено забраться на крышу и исследовать ее, постучать по балкам, чтобы точно установить, как строили это здание в свое время, не посылая за гвоздями в семидесятидневную поездку по пустыне. И надо сказать, что на него произвела большое впечатление мудрость ученых мастеров, применивших ремни из бычьей кожи. Здесь был орган с деревянными трубами, древесину для которого доставали в каком-то далеком волшебном лесу. Как раз в это время пришел органист и стал так замечательно играть, что оба исландца, как они позже рассказывали, почувствовали себя словно пригвожденными к полу и не могли шевельнуться. Хоть они раньше никогда и не слыхали музыки, но были поражены тем, как далеко в конце концов удалось богу повести человечество по пути к совершенству; слезы еще долго продолжали течь из их глаз после того, как они покинули дом божий и очутились под открытым небом.