Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [49]

Всех укушенных кроликом Кузей (а их в итоге набралось великое множество) я бы разделил на две примерно равные категории. Одни после покаянных речей впадали в сон. Другие (как я или Самопалов) продолжали бодрствовать. Но и те, и другие впоследствии начисто отрицали даже сам факт покаяния. Иными словами, приступы откровения и пробуждение человеческой совести, увы, оказывались во всех, без исключения, случаях кратковременными.Покаянная речь Бур-Сакеева произвела сильнейшее впечатление. Сотрудники лаборатории стояли в оцепенении, никто не мог вымолвить ни слова.

Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вошли трое мужчин в белых халатах.

Кто тут у вас по части шизофрении? – спросил врач с медицинским саквояжиком в руках. По вызову прибыла не обычная «скорая», а с приставкой «спец».

– Повторяю вопрос: кто шизофреник, кого будем брать? – сказал врач, переваливая во рту погасший окурок сигареты.

Из-за его спины вынырнул Фуркасов. Отвел врача в сторону и стал убеждать, что брать никого не нужно, все здоровы, дружный, сплоченный коллектив. Сопровождавшие врача два «медбрата» имели устрашающий вид. Они внимательно разглядывали сотрудников лаборатории. Похоже, определяли на глазок, кто из нас шизофреник. Врач продолжал настаивать на госпитализации любого, на кого укажут. Фуркасов не уступал и выдать шизофреника отказывался.

– Стало быть, вызов ложный? – сказал врач. – За это с вас, между прочим, взыщется!

– Взыщется! – с охотой согласился Фуркасов и, обняв врача за плечи, словно они были знакомы сто лет, вывел в коридор.

Бытует мнение, будто Фуркасов погасил конфликт с медициной посредством денежной купюры в двадцать пять рублей. Лично я сомневаюсь, чтобы такой жмот выложил хотя бы полтинник. Помогли, наверное, иные аргументы. Но об этом пока молчание…

Так или иначе, но «скорая» с приставкой «спец» благополучно отбыла ни с чем. Вернувшийся в комнату Фуркасов обратился к собравшимся с краткой речью. Сказал он буквально следующее:

– Зарубите на носу: в этой комнате ничего не говорилось, а вы ничего не слышали.

Отыскались вольнодумцы и предложили создать комиссию для расследования инцидента. Состав ее избрать, как водится, тайным голосованием. Фуркасов привычно натянул вожжи и объявил, что никаких комиссий не допустит. А если кто настаивает, лучше пусть сразу подает заявление об уходе. Тем более, что грядет сокращение штатов… Вольнодумцы сразу сникли и прикусили языки.

К Фуркасову подошла стажерка, которая записывала за Бур-Сакеевым. Показала листочки и кокетливо спросила, может, ей перепечатать? Фуркасов вынул листочки у нее из рук, сказал, что в перепечатке нет необходимости, и спрятал листочки в карман. Я даже и не пытался впоследствии просить его дать поглядеть на уникальные записи. Понимал, что бесполезно.

По команде Фуркасова все сотрудники разошлись по рабочим местам. В комнате остались мы с Фуркасовым, спящий профессор, да еще Самопалов, которому удалось выбраться из-под шефа, не потревожив его сон. Ну а кролик по-прежнему находился в разъятой центрифуге.

– Что с ним делать? – спросил Фуркасов, указывая на спящего Бур-Сакеева. – Жалко будить, так сладко спит. Может, передислоцируем его в кабинет?

Самопалов сказал, что ему раз плюнуть. Легко поднял кресло со спящим профессором и взвалил его себе на спину. Вынес из комнаты. Я вам доложу: это была картина! Впереди по коридору шествовал Самопалов с драгоценной ношей, за ним мы с Фуркасовым. Черт дернул меня увязаться! Остался бы в комнате, все бы сложилось совсем иначе.

Самопалов внес кресло в кабинет и опустил на пол.

– Свободны, мерси, – сказал Фуркасов, и мы с Самопаловым удалились.

Тут я вспомнил о кролике. Стремглав бросился в свою комнату. Вбегаю… Даже теперь, спустя столько времени, при одном только воспоминании меня охватывает чувство жуткой досады. Какого я свалял дурака!

Заглянул в люк центрифуги, а там пусто! Кролик исчез. Я переворошил обломки искалеченных Самопаловым стульев. Может, среди них прячется? Нет! С криком отчаяния я выбежал в коридор. Наскакивал на встречных с вопросом, не видели ли они серого кролика. От меня в испуге шарахались, прижимались к стене.

Я ссыпался вниз по лестнице. Пробежал нижним коридором – безрезультатно. Наконец меня вынесло к проходной.

– Охромеев! – закричал я дремавшему у вертушки вахтеру. – Тут кролик не пробегал?

– Как же! – с тихой радостью отвечал усач Охромеев. – Я ему: ты куда без отмеченного пропуска? А он – прыг через барьер!

Я выбежал из подъезда. Тяжеленая дверь на мощной пружине поддала мне под зад. В глаза ударило яркое солнце. Я зажмурился. А когда раскрыл глаза, первое, что я увидел, был кролик. Он сидел на краешке тротуара, подобрав под себя лапы. Видимо, ожидал зеленого сигнала светофора, чтобы перейти улицу. Прохожие не обращали на него никакого внимания. Только одна маленькая девочка потянула за руку женщину, которая вела ее, и воскликнула:

– Мама! Смотри, кролик!

На что женщина недовольно ответила:

– Перестань заниматься глупостями. Мы опаздываем.

Я начал осторожно красться. В какой-то момент кролик обернулся и увидел меня. Мощно оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, он выпрыгнул на проезжую часть улицы. Раздался визг тормозов. Салатного цвета такси едва не сбило его. Таксист высунулся в окно по пояс и закричал с веселой яростью: «Ты что, погибели ищешь?».