Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [26]

– Не прикажете ли, в таком случае, позвонить режиссеру Карнаухову и отменить читку вашей пьесы «Дорога без конца»? Вследствие вашего отсутствия! – это были последние слова Воланда, которые довелось услышать Шуртяеву…

С пьесой «Дорога без конца» дело складывалось совсем не просто. Несмотря на все примененные Шуртяевым смелые новации, Сутеневский, сделавшись радикалом и демократом, пьесу решительно забраковал. Ни о каком Ленине и слышать больше не хотел. Но Шуртяеву удалось напрямую вложить пьесу в руки главного режиссера Карнаухова. Пришлось посулить Карнаухову за постановку неслыханные блага. И Карнаухов не выдержал, сломался. Читка пьесы на труппе была назначена на следующий день после возвращения Шуртяева из Брюсселя… «Откуда этому прибалту про читку известно? – подумал Шуртяев. – Ведь это же пока страшный секрет!»

Он уже не шел, а бежал, неуклюже переваливаясь с одного бока на другой. Его обливал холодный пот… Был, у него был, заветный телефончик давнего дружка с Лубянки Сергея Митрофановича, в чине полковника! В прежние времена поставлял туда Шуртяев различные сведения – и по просьбе Сергея Митрофановича, и по собственной, гражданской инициативе. Думал, теперь без пользы – перестройка. Ан нет! Пригодился телефончик!.. Сергей Митрофанович даст команду – мигом приедут, заберут наглого прохвоста, свезут куда следуют и прояснят. У Сергея Митрофановича на байках о встречах с Лениным не проскочишь, не таких раскручивал!..

Когда до угла оставалось метров пятьдесят, не больше, произошло малопонятное. Разом погасли все фонари. Окна в близлежащих домах тоже притемнились. Короче, темень наступила полнейшая. Шуртяев остановился. Идти наощупь не рискнул. По скользкому, присыпанному снежком асфальту недолго в темноте и ноги переломать. И уж тогда точно никакого тебе Брюсселя!

Одновременно с внезапным наступлением темноты Шуртяев почувствовал, что с ним творится что-то неладное. И трудно объяснимое. Показалось, будто занесло его в подземный переход – то ли провалился, то ли затащили недруги. Надо заметить, что подземными переходами пользовался Шуртяев крайне редко. А пользовался в передвижениях по городу исключительно собственным «мерседесом». Случалось исполнять на нем сложнейшие маневры и километровые объезды, лишь бы подрулить точно в заданный пункт, чтобы обойтись без всяких там подземных переходов. Друзья шутили, будто он на «мерседесе» ездит даже в общественный туалет, расположенный напротив его дома. Шутка явно неуместная, далекая от реализма: в квартире Шуртяева; на всякий случай, имелось целых два туалета…

Подземный переход показался страшно длинным, не было ему конца, прямо какой-то туннель, что ли? Шуртяева несло все дальше и дальше. Свет дробно то вспыхивал, то гаснул. Зачем-то промелькнул плакат на стене – полузабытый, из давней эпохи, с улыбающимся в пушистые усы Сталиным. Вождь народов держал на руках узбекскую девочку по имени Мамлакат, которая, как известно, отличилась на уборке хлопка. «А Сталин зачем? – успел подумать Шуртяев. – Мы же его окончательно разоблачили!».

Но тут его чудесным образом вынесло на поверхность. Тотчас зажглись фонари, и Шуртяев с удивлением обнаружил, что по-прежнему он на Патриарших прудах, на том же самом месте, где застало его отключение электричества. Стало быть, подземный переход ему померещился? Как и плакат с усатым вождем народов?.. Странно! Никогда прежде ничего подобного с ним не происходило. «Вернусь из Брюсселя, надо будет серьезно посоветоваться с врачом», – решил он… Шуртяев вспомнил, зачем и куда он направлялся – про странного прибалта, про Сергея Митрофановича. Что-то заставило его оглядеться, и он обнаружил, что пейзаж местности сильно изменился.

Вместо привычных взгляду домов возникли прежде невиданные, с островерхими башенками. Конькобежцев с пруда как ветром сдуло. Да и пруд оказался нерасчищенный, а заваленный снегом. Но одно дело пейзаж. Включившийся слух наполнился хлопаньем ружейных выстрелов. Со стороны Тверской – тра-та-та-та-та! – хлестко застрочил пулемет. По аллеям, по Малой Бронной забегали какие-то люди в сапогах и кожаных тужурках. «Стой! – закричал в надрыве кто-то. – Стрелять буду!» Раздался душераздирающий женский крик, а следом, совсем рядом, – выстрел.

Прямо на Шуртяева вышел высокий и бородатый солдат в шинели без погон. За плечами котомка, на плече винтовка-трехлинейка с примкнутым штыком. В руках солдат держал жестяной чайник. И что уж совсем никак не вязалось с его обликом, на носу у него прицеплено было знаменитое чеховское пенсне на шнурочке. Читатель уже смекнул, что это был не кто иной, как Коровьев.

– Любезнейший! – обратился к Шуртяеву непонятный солдат. – Где бы тут у вас кипяточку раздобыть? Смерть как чайку захотелось.

Шуртяев в ужасе отшатнулся и побрел дальше. Он утратил уже всякую способность соображать, оценивать происходящее. Было одно желание – уйти подальше от этих страшных мест.

– За него, понимаешь, кровь мешками проливал! – крикнул вдогонку революционный солдат Коровьев. – Вшей в окопах кормил! А он – кипяточку пожалел! Никакого сочувствия! Одно слово – буржуй!