Возвращение Воланда или Новая дьяволиада - [12]

Произнеся слово «глинтвейн», незнакомец зябко поежился.

– Вы так легко одеты, недолго и простудиться, – сказал Якушкин.

– Ой, не говорите! – с жаром подхватил незнакомец. – Кто же мог предвидеть, что у вас такой зверский климат?

Но тут же продолжил прежнюю тему.

– А на бульварах можно лишь газету в витрине пробежать. Да и то, скажу вам, пустое занятие, одну брехню помещают…

– Вы так считаете? – удивился Якушкин.

– А как же иначе? Для того и существуют газеты, чтобы помещать брехню.

Столь категорическая оценка прессы показалась Якушкину странной. Да и внешний облик незнакомца тоже, в особенности, старомодное пенсне на шнурочке. Как, впрочем, и обрисовка кабинета для чтения – с камином, с канделябрами, с верным сенбернаром и горячим глинтвейном. «Интересно, кто он такой? – подумал Якушкин. -Может, иностранный турист?»

– Нет, я не турист, – отверг незнакомец предположение. Тем паче иностранный. Я здесь родился и вырос… И он указал рукой в направлении Арбата. – Дом был загляденье: колонны, мраморный портал, потолки пять метров, лепные, с мифологическими обнаженными фигурами. Кого, спрашивается, не устраивало?

Незнакомец одной рукой сдернул с головы курортную шапочку, а другую резко выбросил вперед, отчего сделался похожим на типовой памятник вождю мирового пролетариата.

– Ведь что придумали, мерзавцы? Подогнали бульдозер с круглой чугунной чушкой на цепи для разрушительных целей. Неделю били ею в стены. Меня на вечное поселение сослали под самую кольцевую дорогу. Начнешь добираться – сплошные пересадки. Вот изредка наведываюсь в центр повспоминать о былом и невозвратном…

И незнакомец разрыдался. Слезы обильно хлынули у него из глаз. Громко подвывая, он утирал их курортной шапочкой. Якушкин стал его успокаивать, и незнакомец на редкость легко и быстро успокоился. Слезы мгновенно подсохли, на лице заиграла улыбка.

– А что, мил-человек, рублика у вас не найдется? – Приступая к Якушкину с более чем банальной просьбой, он весело подмигнул. – Нет, не насовсем – в долг. Я могу и расписку дать. Нелепейшая история – не успел засветло снять с текущего счета. А вечером сбербанки имеют досадное обыкновение закрываться. Это вам не Париж и не Чикаго!.. При первой же оказии верну всю сумму до копеечки. Возможно, даже сегодня, чуть попозже…

«Текущий счет» и «сбербанки» плохо вязались с его внешним обликом. Равно и воспоминания о Париже и Чикаго. И уж, конечно, обещание вернуть долг «до копеечки» представлялось более чем сомнительным. Но Якушкин был человеком добрым и отзывчивым. Он достал из кармана куртки кошелечек. Там оказался металлический рубль и немного мелочи. Рубль он протянул незнакомцу.

– Чувствительно вам благодарен! – воскликнул незнакомец, выхватывая монету. – А сейчас прошу простить, меня на Патриарших прудах клиент ожидает…- И повернувшись к проезжей части, крикнул: – Эй, троллейбус! А ну притормози, братец!

Троллейбус тронулся с остановки у театра и набирал ход. Как вдруг его сильно тряхнуло на рытвине в асфальте. Дуги соскочили с проводов, и троллейбус встал. Отворились двери. Водитель вылез, чтобы приладить дуги к проводам. А незнакомец, пользуясь открывшейся внезапно возможностью, рысью побежал садиться. На бегу он оборачивался и посылал Якушкину воздушные поцелуи. Он забежал за троллейбус и наверняка успел в него вскочить. Водитель успешно восстановил дуги на проводах. Когда троллейбус тронулся, незнакомца уже не было видно. Троллейбус увез его в направлении Арбата, где, если ему верить, он родился и вырос.

А Якушкин побрел по бульвару к Пушкинской площади.

Смертельно не хотелось ехать домой. Там его встретит Лена с двухлетним Мишкой на руках. Если, конечно, не успела его уложить. Лена и спрашивать ничего не станет, по его глазам поймет, что потерпел он очередное фиаско. Потом на кухне, за чаем, она приступит к осторожным уговорам. Почему бы ему не вернуться в НИИБИОФИЗ? Или еще куда попробовать определиться по профилю. Ведь специалист он, каких еще поискать: отличные руки, английским свободно владеет, имеет компьютерную подготовку. Главное, подальше от этой проклятой литературы. Одни от нее огорчения и никакой радости.

Лена его любит. Понимает с полуслова. И человек порядочный. Но даже ей, любящей и все, кажется, понимающей, не объяснишь: тот, кто отравлен словно наркотиком, этим странным занятием, тот, кто увидел однажды рассказ, напечатанный под своей фамилией, тому, видно, излечиться не дано…

Бульвар кончился. Якушкин спустился в подземный переход под улицей Горького, переименованной в Тверскую. Поднялся наверх на противоположной стороне. У редакции «Московских новостей» толпился народ. Здесь в любое время велись бурные политические дискуссии. На все лады крыли верховную власть и отдельных ее представителей. Якушкин потолкался, послушал. Решительные речи ораторов, а также предлагаемые ими дерзкие проекты государственного переустройства настроили его на смелый лад. «Позвоню-ка я Сутеневскому домой, выскажу этому мерзавцу все, что я о нем думаю!» – такая пришла ему в голову идея.

Он снова вынул кошелечек. Там, как обычно, довольно было «двушек». В многотрудном процессе пристраивания собственных произведений Якушкину часто приходилось звонить по телефону различным людям, от которых это самое пристраивание вроде бы зависело. Дома у него телефона не было, никак не подходила очередь. Поэтому «двушки» для телефонов-автоматов он неукоснительно подкапливал.