Возвращение - [73]

— Идут словно под венец, не хватает только марша Мендельсона.

— Вероятно, довольно скоро заиграют и марш, — пробормотал редактор, но его слова прошли мимо Таавета, так как внезапно его осенило, что молодая дама с пышной, в мелких локончиках прической, которую украшал красный искусственный цветок, и в развевающемся, плиссированном сверху донизу розовом шелковом платье и есть Марре… «Боже мой, что они с тобой сделали», — мысленно произнес он под нарастающие звуки песни. Ширясь, она разлилась по залам Дома культуры, по коридорам, проникла в углы, ниши, просочилась в пол, в трещины в штукатурке, и внезапно Таавет перенесся мыслями на много лет назад — в дом, где пахло блинчиками и кофе, в темный угол за шкафом в передней, куда он смеху ради спрятался и долгое время ждал, что кто-то станет его искать, но доносящиеся из комнаты голоса не окликали его, и неожиданно под потолком зажегся свет, отец достал из шкафа пальто, чтобы помочь одеться тете с желтыми волосами, которая приходила к ним в гости; он уже собирался выйти из-за шкафа, когда вдруг увидел, что отец обхватил руками грудь женщины и стал тискать, женщина подогнула колени, и он услышал сопение отца, очень громкое сопение — этот миг запечатлелся в его памяти подобно вечности: он догадывался, что отец делает что-то недозволенное, то, что он не должен был делать; он испытывал стыд за отца и еще какое-то чувство, которое не мог объяснить себе, но тут хор кончил петь и на трибуну поднялся Оскар.

— Дорогие друзья! Сегодняшний день ознаменован большим событием в жизни нашего города. Как в жизни каждого человека, так и в жизни нашего города есть свои счастливые, а порой и грустные дни; город как большой коллектив, где мы радуемся каждому новому дому или общественному зданию, сообща переживаем неполадки, которые порой еще встречаются у нас, печалимся, если кто-то тяжело заболеет или умрет. Но сегодня нет места грустным размышлениям. Я с гордостью смотрю на это множество пар глаз, на людей, которые собрались в нашем прекрасном Дворце культуры, стремясь приобщиться к культуре, я слышу, как бьются в унисон сердца счастливых людей, всех тех, кто пришел разделить вместе с одной молодой девушкой великую радость ее труда. Вы только что прослушали песню «В город наш полями входит солнце», и мне кажется, что каждый из нас испытывает в душе большую гордость, что эта красивая песенка родилась в нашем родном любимом городе, а ее прекрасные простые слова — в сердце жительницы нашего города Марре Вярихейн, на открытие художественной выставки которой мы собрались здесь сегодня…

Кто-то громко шмыгнул носом, послышалось всхлипывание, репортер что-то бубнил про себя, невозможно было понять, ругается ли он, молится или — как почудилось Таавету — читает детские стишки: жил в лесочке дядя крот, и под елкой рыл он ход…

— Еще ни одно открытие художественной выставки в нашем городе не встречало столь широкого интереса. Многочисленная публика, собравшаяся в этих стенах, нагляднее всего свидетельствует о нашей возрастающей любви к культуре, нашей тяге ко всему прекрасному. Все это немаловажный показатель того, что наш город развивается, превращаясь в новый культурный центр. В столицу культуры. Не за горами то время, когда у нас будет свой театр, концертный зал, когда люди со всей республики будут стекаться сюда, чтобы именно здесь, в нашем городе, удовлетворить свои культурные запросы, и я надеюсь, что нам будет что предложить! Сегодня же расправляет крылья первая ласточка, в честь которой я предлагаю крикнуть троекратное ура, дабы выразить этим свою признательность молодому таланту, чьими прекрасными картинами мы пришли полюбоваться сегодня… Урра-а!!! — И мощное троекратное ура потрясло сердце нового многообещающего культурного центра — иными словами, пока еще голые сине-серые безвкусные стены Дворца культуры.

Раздались аплодисменты. Кто-то запел: «Многая лета…», но восторженные возгласы заглушили здравицу; Марре стояла неподвижно — на бледном, почти прозрачном лице застыла вымученная улыбка. Таавет пытался поймать ее взгляд, но девушка не отрывала глаз от губ Оскара, словно ждала, что он еще скажет, готовая поверить любому его слову. Оскар был в упоении, он поднял руки, чтобы утихомирить публику, хотел, очевидно, что-то добавить, но оркестр заглушил его слова, и ему не оставалось ничего иного, как слезть с трибуны, петушиным шагом подойти к Марре и поднести к губам руку девушки. Увидев это, Таавет отвел глаза, уставился в потолок, задержал взгляд на сверкающем стекле люстры, свисающей из гипсовой розетки, и почувствовал, что ему срочно надо в туалет. После минутного колебания он потянул за рукав редактора, который, казалось, стоя дремал, и спросил, где находится туалет. Редактор оживился, с величайшей готовностью согласился показать дорогу, и они стали протискиваться сквозь аплодирующую толпу.

Туалет находился в подвальном этаже, и все то время, пока Таавет и редактор шли, их сопровождала песня в исполнении смешанного хора. Она стихла лишь после того, как Таавет закрыл за собой дверь. Редактор первым делом открыл кран и стал долго и тщательно мыть руки, затем нажал на кнопку тут же загудевшей сушилки, подставил пальцы под теплую струю воздуха, повернулся к зеркалу и принялся разглядывать себя. Справив нужду и закурив сигарету, Таавет заметил, что вместо лица редактора в зеркале появилась комичная физиономия, которая под недоумевающим взглядом Таавета быстро преобразилась, — теперь это была суровая маска.