Возвращение в Пустов - [9]

— Спасибо, мы возьмем. Киря, — она передала один бутерброд мужу, наклонилась к нему ближе. — И лапшу тоже съешь, пожалуйста.

Старлей дернулся, словно его пронзили раскаленным прутом, повел по свидетелям затравленным взглядом.

— Довольствия не дали, — выдавил он.

— Нас под Пустов перевели, — поделилась его жена. Она откусила чуть-чуть от своего бутерброда. — Приказ. А денег нет. И пайка нет. Ничего на складе нет. Даже крупы. Одни билеты на руки выдали, сказали, на месте все получим.

Старлей хмыкнул над миской.

Шумер наблюдал, как он ест, жадно заглатывая желтоватые ленты лапши, как ходят его щеки и блестят синтетическим жиром губы.

— А хотите крекеры? — спросила Людочка. — У нас крекеры есть.

— В бойлере вода кончилась, — сказал Шумер.

— Ой, у нас есть! — вслед за коробкой крекеров из пакета под ногами Людочка достала бутылку простой воды. — Угощайтесь.

Старлей кивнул.

— Спасибо, — сказала его жена и чуть повернула голову к Шумеру. — У вас кровь, вы знаете?

Шумер кивнул.

— Вот, — она достала из тючка блестящий квадратик, — это влажная салфетка. Она и для рук, и для лица.

— Спасибо.

Шумер надорвал пакетик и вытянул белую, похожую на промокашку тряпочку. Сложил вдвое, провел над глазами, по губам, по подбородку, собирая красные пятна. По ощущениям казалось, будто чей-то язык облизал кожу.

Собачий? Человечий?

— Так лучше?

— Да, — улыбнулась женщина.

Улыбка на мгновение преобразила ее лицо, сделав светлее и моложе. Шумер подумал, что она удивительно хороша.

— Девять двадцать семь, — сказал он.

Салфетку некуда было деть, и Шумер просто скомкал ее в кулаке. Вставать и идти выбрасывать не хотелось.

— Что?

— Девять двадцать семь.

— Не понимаю, — женщина оглянулась на мужа.

Тот подбирал пластиковой вилкой остатки лапши.

— Наш сосед — загадочная личность, — пришел на выручку мужчина с «дипломатом». — Мне сказал, когда у меня пройдет голова, и, представьте, не ошибся.

— Но что значит «девять двадцать семь»?

— Видимо, время.

— Время чего?

Сосед посмотрел на Шумера, который молчал.

— Скорее всего, это время какого-то события.

— Но какого? Хорошего или плохого? — заволновалась женщина.

— Настя! — одернул жену старший лейтенант. — Что ты, честное слово! Сказал человек и сказал. Хрущев вон коммунизм обещал. Сбылось?

Он отряхнул крошки с ладоней в пустую миску и кивнул мужчине с «дипломатом».

— Спасибо. Бутерброд был в тему.

— Кирилл, — легко толкнула его жена, — а у тебя что-нибудь намечается к половине десятого? Мы во сколько в Постниково приезжаем?

— Давай не при людях, — скривился старлей. — Ты бутерброд доешь. А то держишь его, как сокровище. Можно?

Он взял предложенную Людочкой бутылку воды. Щелкнул, заголубел на столике раскладной стаканчик.

— Этот «девять двадцать семь» только что меня на бабки опустил, — с обидой в голосе заявил мажор Дима.

— Серьезно?

Старлей отвлекся от наполнения стаканчика.

— На полторы тысячи.

— Ё!

Вода пролилась на брюки.

— Киря! — потянулась к бутылке жена.

— Все, все, — старший лейтенант совладал с собой. — Это же три оклада, Настя! Три оклада!

— Не слушайте его, — возразил сосед с «дипломатом». — Молодого человека едва не облапошили, а он думает, что едва не выиграл.

— У кого?

— У шулеров.

— Да какие они шулера! — сорвался на крик Дима. — Алексей Александрович что сказал? Что деньги для него значения не имеют! Для него опыт важен.

Шумер улыбнулся.

— Это он вас к проигрышу готовил.

— Да как бы я проиграл?

— Очень просто, — сказал Шумер. — Через кон слетели бы с «бочки», не набрав очков, а Коля, который рыжий, поймал бы фарт. Вы же слышали, как он жаловался, что ему не везет. А тут повезло бы.

— Это что, ясновидение такое?

— Но почему они тогда ушли, не доиграв? — спросил Диму сосед с «дипломатом». — Согласитесь, были бы честные люди…

Шумер закрыл глаза.

— Деньги не являются мерилом человеческого труда, — заговорил он. — Они единственно являются мерилом человеческой жадности. Да, это лукавый посредник, который предлагает как бы равноценный обмен одного товара на другой через возможность судить через себя об этой равноценности. Но здесь-то, господа, и кроется грандиозный обман. Потому что наибольшей ценностью после признания за деньгами права оценивать любой товар, произведенный человеческим трудом, и даже самого человека, становятся, увы, сами деньги. А все остальное неизбежно теряет в цене, как вторичный от них продукт.

Шумер умолк, перевел дыхание. Глаза его так и остались закрыты. Ну, вот, подумалось ему, понесло.

Несколько секунд во всем вагоне было тихо. Ни рева детей, ни разговоров, ни постукиваний и поскрипываний полок и сочленений, непременных во время поездки. Ничего, словно голос пассажира, прижавшегося к перегородке и имеющего шесть рублей в кармане пальто, неожиданно подчинил и людей, и вещи своей власти.

Впрочем, стоило за одно, за два купе звякнуть ложечке в стакане, и звуки, освобожденные, посыпались отовсюду, нагоняя друг друга, нахлестывая — и заговорили все разом, и музыка заиграла, и какого-то ребенка тут же одернули на гортанном, незнакомом языке.

Сосед с «дипломатом» хмыкнул.

— Как вы интересно поворачиваете. А как же сейчас без денег?