Возвращение в колыбель - [2]

Эта самая колыбель на наших экранах схематически изображалась в виде гигантского сгустка вихревых электромагнитных полей: наш звездолет должен был завязнуть в них, как муха в паутине.

— Мы как-нибудь сами, — пробормотал капитан.

На меня, космобиолога, эта схема впечатления не произвела, но бортинженер впал в этакий экстатический восторг.

— Нет, каков уровень техники! — разглагольствовал он в кают-компании. Источники энергии на внешних планетах, видимо, необитаемых. Излучения взаимодействуют, создавая нечто вроде колоссального соленоида. Чудо инженерного искусства. Мы на Земле не знаем ничего подобного! Уже ради этого стоило лететь!

Между нами — лететь всегда стоит. Хотя и в нашей Солнечной системе дел полно. Не решен, в частности, давно назревший вопрос о перемещении Марса на Фаэтонскую орбиту, а без этого его обводнение не имеет смысла. Затянулось дело с изменением климата и атмосферы Венеры. Да мало ли в системе найдется работ по мелочам и по-крупному…

Нас, постаревших на год, хотя на Земле прошло три десятка лет, встретили на Теоре великолепно: оркестры, речи, приемы, карнавалы. Особенно запомнилась первая встреча.

Мы прибыли на катере, оставив корабль на орбите. Едва мы сошли по трапу и поднялись на возвышение, как из толпы встречающих, затопившей необозримое поле теорианского космодрома, вышел седобородый старец. По белой ковровой дорожке он подошел к микрофону и… запел. Запел, аккомпанируя себе на странном инструменте, помеси тамтама и баяна.

Мы стояли и улыбались, хотя нам было не до улыбок: свои приветствия мы заготовили в прозе. Естественно, мы тут же поняли, что все публичные выступления на Теоре не говорятся, а поются. Теориане утверждают, что такая манера сокращает время совещаний, планерок, пятиминуток и симпозиумов. Я иногда склонен думать, что они правы…

Пока дед — а был он ученым секретарем теорианского совета космонавтики приятным баритоном на добротном линкосе выпевал приветственную речь, нам все более становилось не по себе, поскольку никто из нас петь не умел ни с микрофоном, ни без.

— Что будем делать, капитан? — спросил побледневший Вася Рамодин.

А дед между тем заливался соловьем, выводя странную, непривычную земному слуху мелодию. Отдельные музыкальные фразы миллионоголосым хором повторяла толпа встречающих.

Капитан поправил воротник куртки — в него была вшита миниатюрная рация.

— Лев, — сказал он вполголоса. — Ты слышишь?

— Слышу, капитан, — ответил дежурный, оставшийся на катере. — Такое орево и не услышать.

— Немедленно разыщи в багаже подарочную гитару и беги сюда. Петь будешь.

Это был выход. Лев Матюшин, известный на Земле специалист по теории вероятностей, а в экипаже корабельный статистик, в свое время лечился от заикания пением. Только он и мог выручить нас.

— Как петь? — спросил Лев. — Не б-буду я петь.

— Б-будешь, — шепотом закричал капитан. — Еще как будешь! Это приказ.

— Есть, капитан!

Здесь мне хочется прерваться. Хочется сказать, что каждый член нашей экспедиции обладал высокоразвитым чувством долга и заслуживает отдельного описания. Но это уже сделано в серии «Жизнь замечательных людей».

Короче, когда старец закруглился, Лев уже стоял с гитарой и заглатывал микрофон. Речь его, пропетая на мотив древней частушки «Подружка моя», произвела на теорианцев неизгладимое впечатление. На нас тоже. В дальнейшем местные композиторы аранжировали ее для сводных симфонических оркестров, и, транслируемая по всем каналам, эта окаянная мелодия преследовала нас все время нашего пребывания на Теоре. Вообще, Теора заселена меломанами.

После торжественной встречи начался всепланетный праздник. Еще бы, ведь мы были первыми людьми, посетившими Теору. Ранее сюда прилетали какие-то пушистые многоглазы, но общего языка с ними теорианцы не нашли. С нами — да, с нами нашли.

Праздник длился больше месяца и продолжался бы до сих пор, когда б не капитан. Однажды он созвал нас по тревоге в свой дворец на берегу голубой лагуны. В самой лагуне поселился Си Многомудрый. Усадил нас капитан на террасе в кружок, окинул взором наши позеленевшие от банкетов лица и сказал:

— Мы что сюда, пить-есть прилетели?

— Капитан, — говорю я после надлежащей паузы. — Неужто мы дисциплины не знаем? Люди приглашают — как откажешься? Но мы ж на фруктовые соки налегаем. В основном.

Капитан придавил пальцем левую бровь, она у него дергаться начала.

— Соки, они тоже разные бывают. А мы, между прочим, сюда работать прилетели, а не лезгинку плясать и не на гитаре вытребенькивать. Ставлю в известность: я просил правительство Теоры с завтрашнего дня праздники упразднить. Переходим к рабочим будням. Жить будем у меня, здесь всем места хватит. Ваши персональные дворцы освободить. Что, спрашиваю, за это время сделано? Молчите?

Тут с преобразователем речи, надетым на голову, высунулся из лагуны Си Многомудрый и разрядил обстановку.

— Я исследовал прибрежные воды, — заявил он.

— Вот, — обрадовался капитан. — Вот с кого берите пример! Я всегда говорил, что дельфины нас не подведут. Сейчас Многомудрый расскажет нам, что он обнаружил.

— Ни черта интересного, капитан. Море как море…