Возвращение - [12]

Они всегда содержали свой дом в большом порядке. Когда я приехал к ним в последний раз, порядок был прямо-таки пугающий. Дедушка и бабушка избавились от всех вещей, в которых не было особой надобности и которые, по их мнению, не заинтересовали бы меня, их единственного внука. В дом престарелых они переезжать не желали. Они хотели сохранить свое жилище. Однако они готовились к смерти и не хотели, чтобы их окружало что-то лишнее и ненужное.

Они обошли со мной все комнаты, спрашивая, что бы я готов был себе оставить. Некоторые знакомые мне вещи уже исчезли, а шкафы и стеллажи были наполовину пусты. Мне хотелось сохранить все, ведь все было связано с воспоминаниями и все, что дедушка и бабушка ради меня оставили бы в доме, удерживало бы их в этой жизни, но они с той будничной простотой, с которой готовились к смерти, невозмутимо объяснили мне, что я могу забрать лишь немногие вещи. Я, как студент и будущий референдарий,^[5] вряд ли сниму большую квартиру, а платить за место на мебельном складе у меня тоже денег не хватит. Мне нужно только то, что поместится в одной комнате. Может быть, дедушкины письменный стол и кресло? Его книги по истории? Или бабушкины книги? Готхельф, Келлер и Мейер? Или фотография с изображением прядильной фабрики, которой управлял дед? У меня стоял комок в горле, я не мог говорить и только кивал на все их предложения.

Все «Романы для удовольствия и приятного развлечения» по-прежнему стояли на полках. Их мне бабушка с дедушкой не предложили, а сам я не стал просить. Они бы мне их точно не дали. Мне бы пришлось признаться, что однажды я поступил вопреки их наставлениям и прочитал сначала роман о солдате, вернувшемся домой, а потом и другие романы. Дедушка и бабушка отказались продолжать редактирование серии, и она после этого была прекращена, но старики гордились выпущенными романами, о которых редактор издательства «Киоск» в Берне всегда отзывался как о лучших в своем роде. Кроме того, при всей серьезности своих предсмертных приготовлений бабушка и дедушка, как ни странно, сохраняли веселое настроение. В те несколько дней, что я провел у них после Рождества, я часто готов был расплакаться, а они вот нисколечко.

Когда я от них уезжал, дед, как всегда, проводил меня на вокзал. Как всегда, он выбрал для меня нужный вагон и нужное купе. Вагон — в середине поезда, потому что при столкновении поездов здесь бывает безопаснее всего, а купе он выбрал с попутчицей — дамой солидного возраста, которой он меня представил, сообщив, что я его внук и направляюсь домой, и попросил ее присмотреть за мной в дороге. Как всегда, он не разрешил, чтобы я, обняв его на прощание, проводил на перрон. Я высунулся в окно и смотрел, как он выходит из поезда и идет по платформе; в конце перрона он обернулся, помахал мне, а я помахал ему в ответ.

Через несколько недель дедушку и бабушку задавил автомобиль. Они пошли в деревню за покупками и уже возвращались домой. Водитель был пьян и заехал на тротуар. Бабушка умерла еще до приезда «скорой помощи», дедушка умер в больнице. Он умер сразу после полуночи, но я решил, что на могильной плите дата смерти у бабушки и дедушки будет одна и та же.

Часть вторая

1

Дедовы письменный стол и кресло сохранились у меня до сих пор. Остались и книги дедушки с бабушкой, и фотография прядильной фабрики. Письменный стол и кресло сначала стояли в моей комнате в материнской квартире, потом в моей первой собственной квартире — одна комната, кухонный уголок, душевая кабина да вид из окна на вокзал, — а потом я перевез их в одну из обычных в то время запущенных квартир в старом фонде — с высокими потолками, лепниной и двустворчатыми дверями, мы с моей подругой туда переехали, когда она родила ребенка. Когда мы расстались и я выехал из квартиры, письменный стол и кресло вместе с другими вещами я сдал на склад на хранение.

Я не мог оставаться, мне надо было уехать от красивой, взбалмошной и неверной подруги, уехать от ее вечно хнычущего, сучащего ножонками сына, уехать из города, в котором я вырос, в котором ходил в школу и в университет и в котором меня повсюду подстерегали воспоминания. Я собрал всю волю в кулак, бросил место ассистента, не имея другой работы, продал швейцарские облигации, которые получил в наследство от дедушки с бабушкой, и уехал.

Собственно, в отказе от места ничего особенно героического не было. Написав кандидатскую диссертацию, я шесть лет просидел над докторской, но так ее и не закончил. Я давно понял, к чему идет дело, но долгое время не признавался себе в этом. «Польза справедливости» — это была дедова тема, по ней существовала груда интересной литературы, и простор мыслям был огромный. Однако мои мысли никак не складывались в систему, а были скорее случайными, связанными с разного рода судебными казусами — дедовы размышления на дедову тему. Я тщился доказать, что справедливость лишь тогда приносит пользу, когда ее постулаты теоретически обосновываются и практически реализуются без оглядки на ее общественную полезность. Fiat iustitia, реreat mundus^[6] — я действительно считал, что именно эти слова следует принять как девиз справедливости, и если мир считает, что подчинение требованиям справедливости приведет его к гибели, то он волен их отвергнуть и нести за это ответственность, справедливость же не обязана умерять строгость своих требований.