Возвращение Пиньки - [4]

—  Понимаю! — засмеялся я. — И у вас появился страх иудейский. А помните, как вы рычали на Ленку: «Кого хочу — того и люблю, а на всех остальных мне плевать»? Такая вы были храбрая.

 — 

—  Какие же «гадости», Ниночка? — сказал я, проходя за ней. — Быть вашим любовником — для меня это отличная марка.

Она засмеялась.

—  Нет, не купите! Я на вас не действую. Это уже проверено. — Она снова засмеялась. — Знаете, что я сейчас вспомнила? Однажды моя подруга — очень красивая девочка и с характером! — выходила замуж, за моего дружка. Мы целую ночь с ней стряпали. И вот она лепит, лепит пирожки, а потом вдруг сядет на стул и обхватит голову руками. «Ну, что ж мне делать? Не знаю, не знаю, не знаю! Помнишь, он рассказывал, как Дож венчается с морем — бросает в залив обручальное кольцо. Вот это то же самое. Мне же за ним не уследить — надо мной все мальчишки будут смеяться». Я говорю, дурочка, потерпи, — они же быстро истаскиваются. Лет через десять и твой и мой будут сидеть  и составлять буквари.

—  Благодарю вас, Нина Николаевна, — низко поклонился я, — и за буквари, и за то, что мы быстро истаскиваемся; и за себя и за Николая благодарю.

—  Ну, надо же было успокоить Ленку, — беззаботно ответила она, — кстати, она вам не говорила, — мы опять . Понимаете, вчера после репетиции приходит она с Владимиром и…

—  Стойте: «с Владимиром»! А вы часто встречаетесь с этим красавцем?

И тут я увидел, что она мнется.

— … нет, не часто… раза два в неделю, — ответила она, подумав.

—  Так часто? — Она молчала. — Нравятся вам , Ниночка?

Она суховато пожала плечами и спрятала глаза.

—  Что значит «нравятся». Он ваш друг…

—  Э-э, играете , — засмеялся я. — Во-первых, он нам не друг, во-вторых, наших с Николаем друзей вы никогда не признавали. Помните, как вы кричали на Николая: «Твоя любовь — не моя любовь!»?

Она помолчала, а потом сказала:

—  Но это же совсем другое дело. Вот в клубах и частях я иногда читаю Маяковского. Так вот, у него есть такие строчки:

— У меня на шее воловьей

 женщины мокрой горою сидят.

— Это — слушайте! — это сквозь жизнь я несу

Миллионы  чистых 

И миллион миллионов маленьких грязных любят.

Это про вас с Николаем. Любят ваших я  прежде всего потому, что они и маленькие и грязненькие, но  — тут я всегда молчу. Вот смотрите, мы  с Ленкой, а я такая, что могу двадцать лет с ней не разговаривать, и все-таки она будет моей лучшей подругой, а разойдись вы с ней, и мы через месяц не узнаем друг друга.

—  Спасибо, Ниночка, — сказал я и через чашки и вазочки (мы уже пили чай) протянул ей руку. — Если все это относится к молодому человеку, вопрос исчерпан.

Она с минуту думала, а потом честно сказала: не относится.

—  Нет, не относится. Володя мне действительно нравится — он чистый, хороший, воспитанный, нежный («Не такой, как вы с Николаем», — понял я.) И я зря сказала, что он ваш друг, — я знаю, вы его все недолюбливаете. Но был бы он ваш враг, все равно нравился бы мне — вот и все, что я могу пока вам сказать.

—  Пока? — спросил я.

—  Да, — ответила она твердо. — Да, пока!

Я выпил свой стакан и задумался. Ну что ж, всему свой срок и черед, — продолжать этот разговор было бы уже бессмысленно. А Нина сидела и смотрела на меня.

—  А ведь вы за этим и пришли! — сказала она вдруг.

—  Ниночка, — строго ответил я, — я  прежде всего за тем, чтобы вас увидеть. Только за этим! Вот  и… — Я стал подниматься.

Она ловко поймала меня за руку и усадила опять.

—  Ну не надо говорить со мной так, — попросила она, — уж и рассердились, конечно. Я в прошлое воскресенье чуть не погибла во цвете лет, где вы тогда были? Один Володя со мной возился! , вот кто вы такой!

II

—   хорошо, пусть я буду, выражаясь высоким стилем вашей Даши, изменщик, — но чуть не погибли-то вы отчего ж? — спросил я.

—  Так, ничего, — ответила она сухо, — раз вы не приходили… — Но, конечно, не удержалась на этой строгой высоте и заинтересованно спросила: — А разве вам ни Лена, ни … ни Владимир ничего не говорили?

Я покачал головой. Она сразу же встрепенулась и забыла все свои обиды:

—  Ой, это же ужас! Шел «Собор Парижской Богоматери», я играла , и вот… Вы знаете же ?

 еще бы я не знал этого поганца, этого гнусного суслика, который свистал, подгрызал мебель (жильцы пообещали его выбросить, и поэтому, когда все уходили, и его брали с собой) и так тяпнул Нину за палец, что ей с месяц пришлось носить черную повязку, к великой ярости режиссера, конечно. Еще бы я не помнил эту ! У Николая только и разговора было о нем, — подумайте: первый дрессированный суслик в мире!

Но тут следует сделать отступление.

Николай был журналист, но в нем, несомненно, сидел , — безумный растрепанный зоолог с огромными глазами и истеричной любовью ко всему живому.