Возвращение Мастера и Маргариты - [52]

– Ну и что? Я вообще люблю брошки. И ведь это история! Для Мишеньки как музей полезный был бы.

– Милая, милая! Я тоже не варвар. Я инженер, я призван строить, а не разрушать! Я – коммунист, а не монархист. Я ненавижу всякую тиранию и само слово "диктатура"! Но как еще, если не силой, можно смести всю темень, убогость, мрак, что оставил нам в наследие старый режим? Пойми, я хочу ЛЮБИТЬ свою родину! Любить и гордиться, а не жалеть. И не краснеть от стыда перед всяким иностранишкой, подмечающим нашу темноту и варварство. – Лев повысил голос, стараясь заглушить плач вновь раскричавшегося младенца. Твой отец, к примеру, представитель просвещенной Российской интеллигенции. Но он не мог любить родину, ту темную варварскую царскую Россию, потому что был честным! Он умел видеть чужую беду. Огромную, всенародную беду. Ради того, что бы этой беды было меньше, он встал на сторону революционных реформ. И он – гуманист, математик, светлый созидательный ум – взял в руки оружие!.. Из которого, между прочим, стрелял…

Миша умолк. Варя смотрела затравленно из–под взлохмаченных светлых кудряшек. Лев погладил ее по голове и проговорил совсем тихо:

– Не дуйся, родная. Фальшивая это была красота, побрякушка с претензиями, – передав жене сына, он ринулся в кабинет и вернулся с толстой книгой.

Варя задумчиво смотрела в окно.

– Вот! Вот… Слушай. "История русского искусства", выпущена в 1921 году. Ученый Никольский пишет: "Храм Спасителя – это русифицированный Исаакиевский собор, гораздо более холодный, мертвый, чем петербургский образец. Ни Византии, ни Древней Руси здесь нет и следов; …это просто "ряженый", замаскированный луковицами глав и кокошниками входов католический собор… грузный, грубый, чуждый всякой оригинальности по замыслу и воплощению"… Варенька, ты что?

Жена не слушала его, всматриваясь в окно.

– Гляди! Там что–то произошло! Храм стоит! Они решили не взрывать!

– Вероятно явился архангел Гавриил с армией защитников. Или Никола Чудотворец превратил взрывчатку в сахар, – мягко улыбнулся встревоженной жене Лев.

– Да нет же! Он в самом деле стоит! И люди радуются. Я знала, знала, что взрыва не будет. Сталин передумал и запретил! – Варя подпрыгнула и закружилась от радости.

Тут грянуло и зазвенело с ужасающей силой. Пронесся шквал, выбивая стекла в окнах низкорослых домов. Взобравшись на подоконник, Варя увидела, как стали оседать в клубах пыли стены Храма, взвился вверх белый, с черной примесью дым. И померещилось ей, что не дым это вовсе, а стая черных бесов кружила над поверженной громадой ликующим хороводом. Лев сгреб в охапку оторопевшую жену и прижал их обеих – ее и сыны – к своей надежной груди.

– Добили… – шептала Варя, всхлипывая.

Когда дым немного рассеялся, толпа внизу ахнула, увидав непреклонную главу купола, поднимающуюся над развалинами.

Бригадир подрывников севшим от волнения голосом кричал в трубку прямой связи с Кремлем:

– Никакого саботажа нет! Все идет в соответствии с планом работ. Специалисты рассчитывали на сорок пять минут. Мы действуем точно по инструкции. Интервалы между взрывами предусмотрены и оправданы технологически. Это ж не церквушка какая–нибудь, что б одним махом…

Кое–кому в Кремле не понравилась эта затянувшаяся агония. Ответственные лица нервничали, опасаясь недовольства масс. А еще больше гнева вождя.

Другим же долгая казнь доставила особое удовольствие. Одно дело отсечение головы, другое – четвертование. Наблюдавший в бинокль за взрывом с Боровицкого холма Лазарь Каганович, подбодрил взрывников по телефону: "Смелее, парни! Задерем–ка подол матушке Руси!" – он явно переживал минуты экстаза, возбужденный ликованием своего Гнусария.

И тут снова грохнуло оглушительно и страшно. Снесло голубой высокий забор, ограждавший Храм со стороны реки, сорвало крышу с трехэтажного дома на Волхонке. Сквозь пелену люди увидели, как тяжело накренился купольный барабан и рухнул, подняв густое серое облако. Когда оно рассеялось, на месте Храма лежала, дымясь, гора обломков. В толпе затянули: "Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног…" Юные голоса образовали хор.

– Это студенты. Молодежь смотрит в будущее, – объяснил Лев. – Вот и нашему пацану жить в новой стране. Не вымаливать коленопреклоненно милости Божией. Не уповать на небесного добрячка, а строить мир своими руками и быть ответственным перед своей собственной совестью. Самосознание масс вот что самое важное в нашей революции, Варенька! Эй, жена, хватит киснуть! Давай, корми парня!

Варя глядела сквозь мужа, словно вырываясь из сна. Тяжело опустилась в кресло, машинально распахнула халат, прикладывая сына к груди.

– Не надо сегодня гостей, Левушка, ей–богу, не надо.

– Так ведь праздник! – Лев задернул бархатную штору на окне и зажег люстру. – Впрочем я тоже эту ночь прескверно спал. Голова раскалывается, словно с похмелья. А знаешь, что мы с тобой сделаем? – Он присел на ковер возле кресла, заглядывая в растерянное лицо жены. – Перепоручим Мишеньку Клавдии и отправимся в Сокольники! Суббота же! Прогуляемся пару часов, как прежде, а там решим – праздник или не праздник. Я ведь подглядел, как ты новое платье примеряла. "Дыша духами и туманами…" Околдован, сражен.