Возвращение любви - [28]

А за окном голубизна,

Апрель капелью барабанит,

И неизвестная страна

Меня из дальних далей манит.

Из той далекой стороны

Гляжу сегодня я в былое —

Начало северной весны…

Снега и небо голубое…

Мальчишки путаная речь,

К полету жадное стремленье…

И не могу я уберечь

Его от будущих падений.

— Вот, — развел руками Зотов, — такие вирши. Думаю, достаточно, и не настаивайте больше, любезная Елена Петровна.

— Чего же стыдитесь? — сказала серьезно Елена. — Вовсе нет повода стыдиться.

Зотов зарделся, как мальчишка. И хотя сделал вид, что не принимает ее слова серьезно, было заметно, как он обрадован.

— Одно смутило меня.

— И что же? — напряжение прозвучало в голосе Зотова.

— Дело не в технике стиха, — повела успокаивающе рукой Елена. — По смыслу.

Зотов успокоился: по смыслу можно спорить. Самое обидное для поэта, когда его упрекают в несовершенстве форм.

— Я понимаю, — продолжала Елена, — твой лирический герой хочет, уже будучи в годах, уберечь мальчишку-мечтателя от падений, то есть от жизненных ошибок. Так?

— Да. И что? Что в этом странного?

— Ну, во-первых, твой лирический герой слишком состарил себя. Делать какие-то выводы о прожитой жизни можно в глубокой старости. А до этого человек не должен лишать себя счастья мечтать, а значит — делать ошибки.

— Мысль спорная, но — допускаю. К чему же ведешь?

— От каких падений, Дмитрий? Мне нравится мальчишка с его безудержными мечтами.

И я не понимаю старика, который хотел бы остановить его, направить по безошибочной колее. Зачем? Чего он боится? О чем сожалеет?

— Мечты бывают разные, — ответил Зотов. — Сколько ошибок творят люди, гоняясь за миражами!

— Какие же ты допускаешь ошибки? Или вовремя остановился? Расскажи мне об этом мальчике. Я нисколько не сомневаюсь, что мальчишка из твоих стихов — это ты в детстве. Как же он стал таким благоразумным, Дмитрий Николаевич? Как это вообще происходит?

— Есть народная пословица: укатали сивку крутые горки, — усмехнулся Зотов невесело.

— Уж прямо укатали! Ты не доволен достигнутым? Тем, что работаешь в школе?

— Признаться — нет.

— Ты хотел большего?

— Пожалуй. Однако это не имеет значения.

— Значит, считаешь себя неудачником?

— Я об этом не думаю. Зачем? Какой смысл? — Зотов беспокойно потер руки. — Покрепче ничего нет? — покосился он на стакан с вином.

— От Ирки, по-моему, осталось.

Елена прошла в комнату. В серванте обнаружила водочную бутылку, опорожненную наполовину. Ира купила как-то и сказала, выпив стопку:

— Пусть стоит.

Потом еще раза два — как сама говорила — снимала нагрузку. Елена принесла водку и поставила перед Зотовым. Он налил себе добрых полстакана, выпил, посидел, задержав дыхание, и шумно выдохнул. Закусив немножко, отложил вилку и начал:

— Уж коли настаиваешь, Елена, поговорим. Отчего бы и нет? Я родился в интеллигентной семье, с малых лет приучился читать только хорошие книги. Это и погубило меня.

— Разве может такое быть?

— Очень даже может, если человек долгое время огражден от внешних влияний, а душа и мысль его воспитываются одними книгами. Родители мои были обеспеченными людьми, отец правил областью, так что забот о хлебе насущном я не знал. Мне мир казался устойчивым и скучным. Зато сколько интересного я находил в книгах! Казалось, я больше других понимаю и дальше вижу в силу своей начитанности, поэтому люди мною воспринимались скучными и чужими. Это приучило к одиночеству и мечтательности. В мечтах, конечно же, я видел себя не простым смертным, не рядовым учителем средней школы, а личностью, которая влияет своей деятельностью на многие судьбы и чуть ли не на историю всего народа.

— И гордыня же!

— Так было со мной, и я не скрываю. Конечно, для развития такого самомнения, нужна была почва. Но однажды все рухнуло: началась перестройка, отца сняли с должности и… Понимаешь? Меня поразило не то, что случилось, скажем, с отцом, а то… как бы это сказать…

— Что?

— Не то, что ушла почва из-под ног… Я всегда думал, что отец очень сильный человек. И вдруг вижу — он ничего не может. Человек сам по себе слаб и беспомощен. Он обретает могущество, если удачно попадает в огромный механизм власти. И когда появился новый механизм, он нуждался в других людях — ему угодных. Я новому механизму не подходил.

— А зачем тебе механизм? Разве нельзя интересно жить без него?

— Ты права, Елена, можно жить и рядовым. А как же те мечты, что пышным цветом распустились во мне? Как то мнение о себе, что выработалось с малых лет?

— Представляю, что ты пережил, Дмитрий.

— Но самое удивительное то, что я не страдал. Меня спасло открытие, что человек слаб, если он вне системы. Я очень легко примирился с тем, что стал рядовым и таковым предстоит дожить до конца дней. Томило и печалило другое.

— И что же?

— Я потерял стимул. Мне стало неинтересно жить. И я скажу, что это свойственно русскому человеку — ему или подавай все, или поди оно прахом. Я мечтал о высотах, но как только понял, что они недоступны мне, то позволил себе пасть. Даже решил: чем ниже, тем лучше.

— И пошел работать в школу…

— Это единственное занятие, которое меня не угнетает. Но я мог защитить диссертацию, уже давно написана докторская. Мне это ничего не стоило бы. Можно было двигаться выше по стезе просветительства… Но — лень. Никакого интереса. Мне жениться и то было лень, потому хожу старым холостяком.