Возвращайся! - [5]

С каким?

Опять-таки можно только догадываться. Но мне почему-то кажется (или я зациклен на событиях прошлого?), что записка была неким образом связана с Алешей Лужининым, единственным мужчиной, которого она любила всю свою недолгую жизнь.

Действительно – чем еще можно было так заинтересовать Катю, что она рискнула отправиться в глухой уголок города на рандеву непонятно с кем? В ее сумочке обнаружили электрошокер. Следовательно, она знала, что может всякое произойти.

Представляю, как замирало от страха ее сердце. И все-таки, преодолевая себя, упрямо шла к бетонному забору, где заканчивалась безлюдная дорожка, и где оборвалась сама Катина жизнь…

Автобус, пыхтя, пересекает город, выбирается на широкую магистраль, ведущую в аэропорт, и катит мимо автоцентров «тойоты», «ниссана», «пежо» и «вольво», мимо малопонятных сооружений производственного типа, мимо торгового комплекса, мимо леса…

На остановке выпадаю из автобусного ада, всей грудью вдыхаю горячий пробензиненный воздух и тащусь к домику Финика.

В прошлом году это трехэтажное чудо было желтоватым и зачуханным – впрочем, я видел его при смутном сумеречном свете, да и небо было застлано тучами. Нынче домишко выкрашен в игривый оранжевый цвет, а его карниз выделен алебастрово-белым. Гадкий утенок превратился в лебедя – и в этой метаморфозе нет ровно ничего удивительного: зданьице стоит неподалеку от трассы, соединяющей аэропорт с центром города, а по ней порой проезжают и большие люди, и иностранцы.

Зато внутри – то же самое, что год назад: муторные запахи, исписанные фломастерами покарябанные стены, выщербленная лестница. А квартирные двери, между прочим, железные, основательные: похоже, жильцы очень даже опасаются за свое немудрящее добро.

Финик дома. Едва нажимаю кнопку звонка, как он немедленно отворяет – пухлый, бородатый, густоволосый, в дырявых полосатых шортах и черной футболке, на которой изображен череп с прической ирокез.

– О, какие люди! – Он раздвигает в широкой улыбке рот, демонстрируя недостаток пяти или шести зубов.

Как будто мы – лучшие друзья и не видались лет десять. Мое сердчишко и так тянулось к этому веселому челобуту, а от его немудрящего приветствия оно и вовсе размякает, становится податливым и сентиментальным…

Потягиваем пиво из надтреснутых чашек, что коробит меня до глубины души: негоже так несерьезно относиться к благородному сочетанию хмеля и ячменя. Пиво требует вместительных и эстетичных кружек. Или бокалов. Но кружки мне милее.

– С Катюшей мы о разном переговорили, – Финик жмурится, вытирает лапой мокрый рот. – Много было сказано о Лехе, царствие ему небесное, но еще больше – о жизни и смерти вообще. Умная баба, ши-ибко умная… была. Но уж слишком рациональна. Другая бы с Лехой на край света умотала, а эта мылилась, а он ждал. И – дождался… Несчастные ребятки, – горько вздыхает Финик. – Оба теперь в раю. Целуются там, небось, целыми сутками… Хотя… погоди… губы-то у них есть, а? А остальные части тела, включая срамные?

– Э, куда тебя занесло, Финик.

– Сегодня у меня отменное настроение, Королек, ты его, пожалуйста, не порть. Ну захотелось мне немножко побезобразничать – разве это криминал? Убежден, Леха меня простит… А теперь представь. Настанет срок, Завьялов отдаст концы и вознесется к своей Катюхе… А она занята. Что ж получается, господа, и там возникнет любовный треугольник?

– Греховодник ты, Финик. Никакого треугольника не будет. Во-первых, Алеша и Катя (хочется верить) на небесах, а Завьялов, скорее всего, угодит в преисподнюю, так что им никак не пересечься. Во-вторых, если Завьялову и удастся пролезть наверх, как верблюду в игольное ушко, то случится это ого когда. Алеша и Катя будут к тому времени обручены самим Господом Богом. В-третьих, в райских кущах царит любовь божественная, а не земная. Значит, нет ни ревности, ни зависти, ни злобы. И любовных треугольников тоже нет.

– Вот это верно, – охотно соглашается Финик, лениво встает из-за стола, топает босиком по облезлым покоробленным доскам пола и опрокидывается на диван, животом вверх. Грязно-розовые подошвы его ступней направлены в сторону двери.

– Говорила Катя с тобой о своих проблемах? – спрашиваю я.

– Не-а, – кратко отвечает он.

– А может, вспомнишь, о чем трепались? – не оставляю я надежду.

– О смысле жизни, – серьезно заявляет Финик.

– А ты часом в нее не влюбился?

– Я что, больной! Завьялов бы меня в асфальт закатал. А потом приказал вытащить, порезать на лоскутки и снова закатать. И вообще – я в свое время обжегся на очень умной стерве. Опыт есть. Так что теперь, если приспичит, и уж совсем замуж невтерпеж (ву комрене?) элементарно снимаю девочку – и задачка решена. Мне ничего экстраординарного не надо. Зачем? Я не гурман, не извращенец. В желаниях скромен. Да, люблю пожрать, выпить в приятной компании и покемарить всласть, а в остальном я аскет.

Продолжая валяться на диване кверху пузом, аскет Финик берет гитару и с вожделением лапает ее, а она выдает сладострастные аккорды. И то ли из глотки Финика, то ли из его разжиревшей утробы раздаются дикие воющие звуки: он напевает что-то из Высоцкого.