Возвращаясь к себе - [8]

Поговаривали, что он пишет стихи — для себя, «в стол», но точно этого не знал никто.

— Как в вашем колледже с литературой? — сразу спросил он.

— Не очень, — пришлось признать Лене. — Это же юридический колледж, там все «Римское право» да «Кодекс Наполеона»…

— Плохо, — огорчился Владимир Геннадьевич. — Когда наконец все поймут, что литература в юности — самое главное: воспитание чувств, души, да и подводит к пониманию жизни. А то ведь не хватит собственной. Пока разберешься…

— Сейчас самым главным считают английский, — мило прошелестело за спинами у беседующих.

Оба оглянулись. Стройная и нарядная, в кремовой открытой блузе и шелковых широких брюках, за ними стояла, сияя серыми очами, красавица Элизабет — так все звали преподавателя английского языка Елизавету Васильевну, о которой вздыхала половина мужского населения школы. Это за ней, согнувшись вдвое, однажды подглядывал в замочную скважину двухметровый Серега — как она переодевается да прихорашивается в учительской; это его она хлопнула по лбу дверью, неожиданно, резко ее распахнув и бросив ошарашенному Сереге — «Sorry», — когда он, схватившись за шишку, с невозможной быстротой вскочившей на лбу, отпрянул, застигнутый на месте преступления, в сторону.

— Ничего подобного, — не согласился с красавицей Владимир Геннадьевич, но пыл его при виде Елизаветы Васильевны сразу остыл, он смотрел на нее восхищенно и неуверенно, тут же забыв про Лену, литературу, вообще про все на свете.

После недолгой тишины музыка грянула как-то сразу, со всех сторон, оглушительной стереофонией, и с первыми ее тактами погас верхний свет, остались гореть лишь бра по стенам и огни на елке — посредине.

— Позвольте вас пригласить, — сказал красавице Владимир Геннадьевич. — Эти дикие пляски, правда, я не танцую, но если бы через такт…

— Даже через два, — улыбнулась Элизабет. — Так будет лучше.

Владимир Геннадьевич осторожно обнял англичанку за талию, и они, не очень слушая музыку и не рискуя войти в прыгающий, беснующийся круг своих разгоряченных учеников, медленно закачались в условном полуобъятии лирических, старых времен.

Лена огляделась, отыскала глазами свободный стул, протиснулась между прыгающими и дергающимися, села на краешек, не облокачиваясь на спинку, чтобы не измять кофту. Целый ряд стульев стоял у стены, на них сидели пожилые учительницы, снисходительно поглядывая на своих питомцев, и некоторые не приглашенные на танец девицы, среди которых была и она, Лена.

Музыка смолкла так же резко и неожиданно, как началась. Стуча об пол высоченным, затейливым посохом, в зал вошел Дед Мороз, в котором, стоило ему открыть рот, народ сразу признал физрука — зычный бас, привычные командные нотки, — и началось что-то вроде веселой торжественной части: вручались грамоты победителям соревнований, назывались имена призеров последней олимпиады.

— А теперь разойдемся по классам, что-нибудь съедим и чего-нибудь выпьем, но — чур! — по чуть-чуть. Встретимся через час, идет? — по-свойски подмигнул залу Дед Мороз.

— Идет… — радостно откликнулся зал.

Столики стояли впритык друг к другу, вытянувшись в один, от стенки до стенки, фуршетный стол. Белоснежные бумажные скатерти свисали до пола; две огромные, с серебряным горлом бутылки — в них было, конечно, шампанское — надменно возвышались в центре, другие, с вином и водой, скромно разместились вокруг. Пакеты и пакетики с соком, апельсины, мандарины и яблоки, крошечные бутербродики на огромных блюдах, взятых взаймы из буфета… Когда и кто все это великолепие сотворил?

— А здесь командовал Димка.

Так вот почему его не было в зале! Он стоял во главе стола и смотрел не отрываясь на Лену.

— Внимание! Всем приготовить бокалы!

Граненые стаканы, разнокалиберные стопки и стопочки были расхватаны в мгновение ока.

— С хлопком или тихонечко-тихо?

— С хлопком, с хлопком! — единодушно потребовал класс.

Хлопнула в потолок пробка, пена вырвалась из бутылки.

— Подставляйте тару!

Второй хлопок — уже на другом конце стола, рядом с Леной.

— С Новым годом! Вперед!

— Чокнемся, Леночка. Со свиданьицем…

Таня обняла подругу за плечи, прижала к себе.

— Прекрасный тост. Главное — оригинальный.

Знакомый басок прозвучал над самым Лениным ухом.

— Здравствуй, — подняла голову Лена.

Взгляд черных, горячих глаз смутил ее.

— Ну, здравствуй, — выдохнул, явно волнуясь, Дима. Их стаканы соприкоснулись. — Сколько мы не виделись? Возьми тарелочку, что-нибудь положу, пока народ не расхватал. — Он совершенно не замечал Таню. — Держи на ладонях, а то прогнется: картончик хлипкий.

— «Не стоит прогибаться под изменчивый мир. Пусть лучше мир прогнется под нас», — дурашливо пропела Таня и, тряхнув белокурыми локонами, куда-то умчалась.

Лена же стояла неподвижно и молча, держа на вытянутых руках гнущуюся, ненадежную тару, чувствуя, как туманит мозг выпитое на голодный желудок шампанское, все еще стараясь осмыслить, принять неожиданное и счастливое появление Димы.

— Подойди ближе, — крикнул он, сложив рупором руки, потому что кто-то уже врубил невесть откуда взявшийся портативный кассетник на полную мощность.

Лена шагнула к столу. Дима взял у нее из рук тарелочку, осторожно поставил на край стола, положил всяко-разные бутерброды, вернул тарелочку Лене, прихватил бутылку вина и две стопки.