«Возвращается ветер на круги свои…». Стихотворения и поэмы - [6]

Над синей охридской водой.

1930

«Слились в одну мои все зимы…»

Слились в одну мои все зимы,

Мои оснеженные дни.

Застыли розовые дымы,

Легли сугробы за плетни,

И вечер, как мужик в овине,

Бредет в синеющих полях,

Развешивая хрупкий иней

На придорожных тополях.

В раю моих воспоминаний,

В моем мучительном раю,

Ковровые уносят сани

Меня на родину мою.

Легка далекая дорога,

Моих коней неслышен бег,

И в каждой хате, ради Бога,

Готов мне ужин и ночлег.

А утром в льдистое оконце,

Рисуя розы по стеклу,

Глядит малиновое солнце

Сквозь замороженную мглу;

Я помню улицы глухие,

Одноэтажные дома…

Ах, только с именем «Россия»

Понятно слово мне «зима»!

Саней веселые раскаты,

И женский визг, и дружный смех,

И бледно-желтые закаты,

И голубой вечерний снег.

1929

«Выходи со мной на воздух…»

Наташе Туроверовой

Выходи со мной на воздух,

За сугробы у ворот.

В золотых дрожащих звездах

Темно-синий небосвод.

Мы с тобой увидим чудо:

Через снежные поля

Проезжают на верблюдах

Три заморских короля;

Все они в одеждах ярких,

На расшитых чепраках,

Драгоценные подарки

Держат в бережных руках.

Мы тайком пойдем за ними

По верблюжьему следу,

В голубом морозном дыме

На хвостатую звезду;

И с тобой увидим после

Этот маленький вертеп,

Где стоит у яслей ослик,

И лежит на камнях хлеб.

Мы увидим Матерь Божью,

Доброту Ее чела, ―

По степям, по бездорожью

К нам с Иосифом пришла;

И сюда, в снега глухие,

Из полуденной земли,

К замороженной России

Приезжают короли

Преклонить свои колени

Там, где благостно светя,

На донском душистом сене

Спит небесное Дитя.

1930

«Задыхаясь, бежали к опушке…»

Задыхаясь, бежали к опушке,

Кто-то крикнул: устал, не могу!

Опоздали мы ― раненный Пушкин

Неподвижно лежал на снегу.

Слишком поздно опять прибежали,

Никакого прощенья нам нет, ―

Опоздали, опять опоздали

У Дантеса отнять пистолет.

Снова так же стояла карета,

Снова был ни к чему наш рассказ,

И с кровавого снега поэта

Поднимал побледневший Данзас.

А потом эти сутки мученья,

На рассвете несдержанный стон,

Ужасающий крик обреченья,

И жены летаргический сон.

Отлетела душа, улетела,

Разрешился последний вопрос.

Выносили друзья его тело

На родной петербургский мороз,

И при выносе мы на колени

Становилися прямо в сугроб;

И Тургенев, один лишь Тургенев

Проводил самый близкий нам гроб,

И не десять, не двадцать, не тридцать, ―

Может быть, уже тысячу раз

Снился мне и еще будет сниться

Этот чей-то неточный рассказ.

1937

Суворов

Ив. Лукашу

Все ветер, да ветер. Все ветры на свете

Трепали твою седину.

Все те же солдаты ― любимые дети ―

Пришедшие в эту страну.

Осталися сзади и бездны, и кручи,

Дожди и снега непогод.

Последний твой ― самый тяжелый и лучший,

Альпийский окончен поход.

Награды тебе не найдет император,

Да ты и не жаждешь наград, ―

Для дряхлого сердца триумфы возврата

Уже сокрушительный яд.

Ах, Русь ― Византия, и Рим, и Пальмира!

Стал мир для тебя невелик.

Глумились австрийцы: и шут, и задира,

Совсем сумасшедший старик.

Ты понял, быть может, не веря и плача,

Что с жизнью прощаться пора.

Скакала по фронту соловая кляча,

Солдаты кричали «ура».

Кричали войска в исступленном восторге,

Увидя в солдатском раю

Распахнутый ворот, на шее Георгий ―

Воздушную немощь твою.

1935

СТИХИ. 1939

I

«Ах, не целуй меня ты снова…»

Поедем, корчмарочка,

к нам на тихий Дон.

Казачья песня

― Ах, не целуй меня ты снова,

Опять своей не называй, ―

От моего родного крова

Не уводи, не отрывай.

Тебе мой двор уныл и тесен,

Но, Боже мой, как страшно мне

Поверить зову этих песен,

С тобой уехать на коне.

Бери любовь мою в подарок,

Как брал ее ты у других

Тобой загубленных корчмарок

Среди ночлегов кочевых.

Тебя потом я вспомню с плачем,

Слезой горючей изойду,

Но за твоей судьбой казачьей

Я не пойду, я не пойду.

1938

Каял

Ворожила ты мне, колдовала,

Прижимала ладонью висок,

И увидел я воды Каяла,

Кагальницкий горячий песок.

Неутешная плакала чайка,

Одиноко кружась над водой, ―

Ах, не чайка ― в слезах молодайка, ―

Не вернулся казак молодой;

Не казачка ― сама Ярославна

Это плачет по князю в тоске, ―

Все равно, что давно, что недавно,

Никого нет на этом песке.

1938

«Звенит, как встарь, над Манычем осока…»

Звенит, как встарь, над Манычем осока,

В степях Хопра свистит седой ковыль,

И поднимает густо и высоко

Горячий ветер розовую пыль.

Нет никого теперь в моей пустыне,

Нет, никого уже мне не догнать;

Казачьи кости в голубой полыни

Не в силах я, увидя, опознать.

Ни встреч, ни ожидающих казачек;

Который день ― станицы ни одной,

Ах, как тоскливо этот чибис плачет

И все летит, кружася, надо мной.

Спешит, спешит мой конь, изнемогая,

Моя судьба, как серна, в тороках[8], ―

Последняя дорога, роковая,

Неезженый тысячелетний шлях.

«Не дано никакого мне срока…»

П.Н. Краснову

Не дано никакого мне срока,

Вообще, ничего не дано,

Порыжела от зноя толока,

Одиноко я еду давно;

Здравствуй, горькая радость возврата,

Возвращенная мне, наконец,

Эта степь, эта дикая мята,

Задурманивший сердце чабрец, ―

Здравствуй, грусть опоздавших наследий,

Недалекий, последний мой стан,

На закатной тускнеющей меди

Одинокий, высокий курган!

1938

«Уехал, уехал, уехал…»

Уехал, уехал, уехал, ―

Остаться с тобой не хотел,

Жалмерка[9] ― казачья утеха,

С лицом побелевшим, как мел.

Пришло твое страшное время ―

Бежала в глубоком снегу,

Держась за холодное стремя,