Возрождение - [32]

Что, думаю, за черт, не бывало еще, чтобы я за кем-то следовала. Но потом все-таки решила, ладно, так и быть. Пусть покажет мне, какие у него такие умопомрачительные новости и открытия. Думала, он мне где-нибудь на просторе покажет, как он задом наперед летать научился. Или на какие-нибудь скалы необыкновенные за собой потащит.

Но такого, надо вам честно сказать, я совершенно не ожидала.

— К-к-как ты эт-т-то… — заикаюсь я.

Мы примостились в тридцати футах над землей в ветвях огромной старой ели. От изумления я вот-вот полечу вниз и все сучья пересчитаю. Но Дилан меня поддерживает — положил мне руку на спину, и от нее тепло разливается у меня по всему телу. А я все не налюбуюсь. И с той стороны посмотрю, и с этой. До чего же красивый у меня дом.

— Мы как сюда прибыли, так я его и начал строить, — говорит Дилан, смущенно улыбаясь на мою полную потерю дара речи. — Облетел округу, нашел это дерево. Я же знаю, ты любишь дома на деревьях…

Я обалдело смотрю в его чудное лицо, в мягкие, вопросительно устремленные на меня глаза и глупо сияю. Он знает, что я люблю дома на деревьях. Значит, слушал, замечал, запоминал, что мне нравится, что меня радует. Значит, ему это важно.

Но это… Это больше, чем дом на дереве. Это настоящий дворец. Прямо как дом семьи Робинсон, только не в Диснейленде, а здесь, в Орегоне. Пол, стены, окна, крыша. Крепкий, надежный, красивый. И плющом и еловыми лапами замаскированный. Если с земли смотреть, ни за что не увидишь. Но отсюда, с ветки, на которой я сижу, — просто чудо. А вон там — дверь. И даже гардина ее прикрывает зеленая.

— Пошли. — Дилан берет меня за руку.

В один прыжок мы вместе перемахнули футов пятнадцать и оказались на балконе, идущем по периметру дома. Дилан отодвинул гардину на входе. Внутри тепло и уютно мерцают свечи. Да-да, именно свечи. Все, как полагается в самых что ни на есть романтических историях.

С замершим от восторга сердцем вхожу в дом. Он закрывает дверь, и весь мир исчезает. Мы одни, только он и я. А вокруг горы, поросшие густым лесом. И все это в каких-то пяти минутах от нашей стаи и от частной школы имени Ньютона.

Дилан пристально смотрит на меня, будто пытается прочитать мои мысли. Чувствую, что щеки у меня пылают, а сердце колотится, точно в груди молотком отбойным работают. И глаз мне от Дилана не оторвать, потому что он в синем сумеречном свете да в мерцании свечей еще красивее, чем всегда.

Усилием воли отворачиваюсь и провожу руками по каждой стенке. Мне хочется погладить здесь каждую дощечку, каждый косяк, каждый наличник. Как умно он тут все устроил! А просторно-то как!

Интересно, на какие шиши он дом построил?

— Я доски, гвозди и все прочее из школьной мастерской стянул, — отвечает Дилан на мой незаданный вопрос. — Тебе здесь нравится?

— Классно! Я здесь навсегда оста… — бормочу я почему-то с тоской в голосе.

— Навсегда что?

— Пахнет чем-то вкусным? Едой? — Тоска у меня в голосе мгновенно улетучилась.

— А ты думала! Цыпленок табака, спагетти, чесночный хлеб и…

— Шоколадный торт? — простонала я.

В центре комнаты низенький столик. По обе стороны от него большие мягкие подушки. А слева широкая полка уставлена всеми теми яствами, которые уже учуял мой сверхчувствительный ко всяческой снеди нос. И даже теми, которые не учуял.

Глаза у Дилана возбужденно блестят, и он широким жестом показывает на подушки. Опускаюсь, как на облако, и начинаю подозревать, что все это — глюки, коварно смастряченные моим разыгравшимся болезненным подсознанием. Таких сюрпризов мне никто никогда не делал. Никто никогда для меня так не старался. Я даже нервничать потихоньку начинаю. Поднимаю глаза на Дилана с чувством… С чувством? С каким таким чувством?

С чувством благодарности. И полного неописуемого счастья. Здесь и сейчас мне кажется, что лучше его нет на свете.

Дилан сел по другую сторону стола и передал мне тарелку. Я имею в виду, не бумажную, а самую что ни на есть настоящую. И стакан шипящего ситро. И все это так церемонно да изысканно, что я даже чуть не пожалела, что на мне нет платья с оборками и туфель на каблуках. Заметьте, «чуть». Джинсы и кроссовки все-таки куда лучше.

— Я так рад, что мы сегодня можем вместе пообедать, — тихо говорит Дилан, и в глазах у него отражается горящая между нами свеча.

— Я тоже. — Надеюсь, мой голос заглушит и бешеный стук моего сердца, и голодное бурчание в животе. — Передай мне цыпленка.

Следующие пять минут мы проводим в полном молчании, деловито расправляясь со всеми вкусностями, как могут делать это только здорово недобравшие калорий мутанты, избегающие излишних сантиментов и неуклонно нарастающего любовного накала. Я запихиваю в рот последний кусок третьего куска шоколадного торта, когда Дилан высовывает в окно голову. Темноту прорезает его свист, сильный и долгий, похожий на сигнал вождя индейского племени.

Что он еще на мою голову затеял?

И тут в дверях появляется Игги с серебряным подносом и — вы не поверите — при бабочке. Честное слово. Неважно, что бабочка у него повязана на голую шею. Потому что даже над видавшей виды замурзанной футболкой бабочка все равно остается бабочкой.