Возрождение - [9]

Исследование причин альтруизма? Что? Я чувствую, да я чувствую проблеск интереса. Если это могло бы отвлечь меня от самого себя. Я посоветуюсь с герцогиней — велю Буртону позвонить ей по телефону и узнать, могу ли я видеть ее сегодня. Иногда, между четырьмя и пятью, она берет получасовый отпуск, который посвящает своей семье.

Да. Буртон говорит, что она примет меня и пришлет за мной одну из своих карет Красного Креста, в которой я смогу держать ногу вытянутой.

Я склоняюсь скорее всего к научному трактату — исследованию альтруизма и философских тем. Боюсь, что напиши я роман, он будет пропитан моим отвратительным духом и мне будет неприятно, что другие прочтут его. Я могу освобождаться от этой своей стороны в дневнике, но о чем будет книга?… об альтруизме?

Конечно, если я возьмусь за это, мне понадобится стенотипистка. Без сомнения, здесь есть и английские. Я не хочу писать по-французски. Морис должен будет найти мне подходящую. Я не хочу ничего молодого и привлекательного. В моем идиотском состоянии она сможет использовать меня. Мысль о постоянном занятии даже подбодрила меня.

Мостовая за рекой скверна, я почувствовал себя разбитым, подъехав к отелю де Курвиль. Я нашел дорогу к кабинету герцогини, очевидно, единственной комнате, не превращенной в палату. Каким-то образом сюда не проник запах карболки. Было слишком жарко и открыто было только маленькое окно.

Как изумительно прекрасны комнаты восемнадцатого столетия! Какая грация и очарование в отделке, какое благородство в пропорциях. Эта, как все комнаты женщин в возрасте герцогини, переполнена, почти битком набита ценными художественными вещами, и между ними тут и там ужасающее кресло, обитое черным шелком, отделанное пуговками, вышивкой шерстями и какой-нибудь оборкой. А ее письменный стол — знаменитый стол, подаренный Людовиком XV одной из ее прабабок, отвергнувшей его благосклонность. Груда писем, бумаг, докладов, бутылка креозота и перо. Одетый в черное слуга, возраст которого приближался к девяноста годам, принес чай и сказал, что герцогиня сейчас выйдет, что она и сделала.

Ее блестящие глаза были как всегда добродушны.

— Добрый день, Николай, — сказала она и расцеловала меня в обе щеки. — Поди-ка сюда. Ты истинное дитя своей матери — и я благодарю тебя за пятьсот тысяч франков для моих раненых. Больше я ничего не скажу.

Ее ножницы снова застряли в кармане — на этот раз уже не красной вязаной кофточки — и она поиграла ими минуту.

— Ты пришел для чего-то, выкладывай.

— Должен ли я написать книгу, вот в чем дело. Морис думает, что это развлечет меня. Что думаете вы?

— Надо поразмыслить… — она стала разливать чай, — бумаги мало… сомневаюсь, сын мой, оправдает ли написанное тобою на ней ее употребление… но все же… но все же… как облегчение, так сказать, аспирин… быть может… да. На какую тему?

— Это как раз то, о чем я хотел посоветоваться с вами. Роман. Трактат об альтруизме или… или что-нибудь в этом роде.

Она рассмеялась и протянула мне мою чашку — слабый чай, маленький кусочек черного хлеба и крошка масла. Здесь не обходят правила, но меня удовлетворила севрская чашка.

— Надеюсь ты принес свою хлебную карточку, — перебила она, — если ты будешь есть без нее, один из моих домашних получит меньше.

Я вытащил ее.

— Здесь сойдет и позавчерашняя, — а затем она опять преисполнилась интереса к моему проекту и снова рассмеялась.

— Не роман, сын мой, в твоем возрасте и с твоим темпераментом он пробудит в тебе переживания, если ты создашь их у своих героев, а тебе лучше без них. Нет. Что-нибудь серьезное, альтруизм так же хорош, как и что-либо другое.

— Я предполагал, что вы скажете это, вы всегда так практичны и добры. В таком случае, выберем тему, чтобы занять меня.

— Почему бы не историю твоей родины — Бланкшайра, в котором Тормонды жили со времен завоевания Англии, а?

Это привело меня в восторг, но и увидел невозможность этого.

— Я не смогу достать необходимые для справок книги, а получить что-либо из Англии невозможно.

Она отдала себе отчет в этом раньше, чем я заговорил.

— Нет, это должно быть философией или твоим коньком — мебелью эпохи Вильяма и Мэри.

Это казалось самым лучшим, и я решился в одну минуту. Это и будет моей темой. Я, действительно, знаю кое-что о мебели времен короля Вильяма и королевы Мэри[6]. Таким образом, мы остановились на этом, а затем она задумалась.

— Сегодняшние новости очень серьезны, сын мой, — тихонько прошептала она. — Боязливые предсказывают, что боши[7] будут вблизи в течение нескольких дней. Почему бы не покинуть Парижа?

— Вы уезжаете, герцогиня?

— Я? Бог мой! Конечно, нет! Я должна остаться, чтобы вывезли моих раненых, если наступит худшее, но я никогда не поверю этому. Пусть бегут трусы. Некоторые из моих родных уехали. Кажется, что те, о которых я говорю, должны будут превратиться в меньшинство, когда будет заключен мир. — Она сердито нахмурилась. — Многие так великолепны — преданны, неутомимы, но есть некоторые… Бог мой! девушки играют в теннис в голубином тире, а германцы на расстоянии шестидесяти пяти километров от Парижа!

Я молчал, но тут же, как будто я сказал что-то унизительное и она должна была защитить их, она прибавила: