Возрождение - [46]

Может быть, подобно Сюзетте, мне лучше всего отравиться на берег моря и постараться разбить цепь и забыть ее.

Я позвонил Буртону и, когда он укладывал меня в постель, рассказал ему о своем новом плане. На неделю мы отправимся в Сен Мало, я распорядился, чтобы он позаботился о необходимых разрешениях. В настоящее время путешествие куда-либо сопряжено с бесконечными трудностями.

Не поддаваясь слабости, я написал Алатее, прося ее продолжать в мое отсутствие приводить в порядок рукопись и отметить те места, которые, по ее мнению, должны быть еще изменены. Я писал возможно более холодным и деловым слогом. После этого, я отправился спать и спал лучше, чем за все последнее время.

____________________

Сен Мало.

Как забавны подобные места! Я здесь, в этом пустынном заброшенном уголке, около моря, где отель удобен и почти не затронут войной. Я несчастлив — воздух приносит мне пользу, вот и все. Я привез с собой книги и не стараюсь писать, а только читаю и пытаюсь заснуть — так проходят часы. Я постоянно повторяю себе, что не интересуюсь больше Алатеей, что я выздоровею и уеду в Англию, что я вышел из-под ее влияния и снова человек со свободной волей — мне гораздо лучше.

В конце концов, не нелепо ли с утра до ночи думать о женщине?

Через год или два, когда у меня будет новая нога и все будет залечено, смогу ли я ездить верхом? Ну, конечно, без всякого сомнения и даже немного играть в теннис. Во всяком случае я смогу охотиться — если только нам будет разрешено сохранить рябчиков и фазанов, когда кончится война.

Да, конечно, жизнь великолепная вещь. Мне нравится, когда мне в лицо дует сильный ветер, и вчера, к большому неудовольствию Буртона, я выехал на парусной лодке.

Как я мог быть настолько неосторожен и рисковать, что случайное резкое движение вновь отодвинет мое выздоровление на несколько месяцев назад? Но иногда приходится рисковать. Никогда поездка на парусной лодке не доставляла мне подобного наслаждения, и это было именно благодаря этому риску.

____________________

Прошла неделя с тех пор, как мы приехали сюда, на край земли, и я снова чувствую беспокойство, быть может, потому, что как раз сейчас пришел Буртон с письмом в руках. Я немедленно же узнал почерк Алатеи.

— Я взял на себя смелость перед отъездом оставить наш адрес молодой лэди, сэр Николай, на случай если ей нужно будет сообщить нам что-нибудь: теперь она пишет и просит не буду ли я так добр спросить у вас, не взяли ли вы с собой главу седьмую, она нигде не может найти ее.

Затем, с видимым напряжением, он заявил мне, что в остальной части письма было сообщение, что когда она работала в пятницу, явилась «Мадемуазель ла Блонд» и, миновав открывшего дверь Пьера, настояла на том, чтобы повидать ее. (Конечно, это была мамзель, сэр Николай! — резко объявил Буртон). Она хотела узнать мой адрес, но мисс Шарп чувствовала, что не вправе дать его ей, и сказала только, что письма будут пересланы.

— Надеюсь, что эта особа не устроила сцены молодой лэди, сэр Николай, — проворчал Буртон. — Конечно, она не говорит об этом в письме, но очень похоже, что так и было. Ни за что на свете я не хотел бы чтобы ее оскорбили!

— Я также, — сердито ответил я. — Сюзетта должна была бы лучше соображать теперь, когда я дал ей все, чего она желала. Не будете ли вы добры и не дадите ли вы понять, что это не должно повторяться.

— Я посмотрю за тем, чтобы адвокат сделал это — это единственный способ разговаривать с подобными особами — хотя мамзель была одной из лучших. Кажется мне, сэр Николай, что они причиняют беспокойства больше, чем стоят. Я всегда говорил это, даже когда был моложе. Куда бы они не шли, за ними следом идут неприятности.

Как я был согласен с ним!

Значит, между мной и Алатеей выросло новое препятствие, которое я не могу рассеять объяснением. Единственное утешение, которое я извлекаю из всего этого, это то, что дорогую, очевидно, подгоняет крайняя нужда, иначе она ни единой минуты не могла бы мириться с подобными вещами и отказалась бы от места одновременно с этим письмом.

Если она так нуждается в деньгах, быть может, несмотря ни на что, я получу ее согласие на замужество со мной. Одна мысль об этом заставила сильнее забиться мой пульс и мое спокойствие улетучиться. Все разумные, начинавшие влиять на меня, рассуждения, испарились. Я знал, что снова нахожусь во власти ее привлекательности, как в ту минуту, когда мои страстные губы коснулись ее губ, нежных и сопротивляющихся. Ах, что за мысль! Что за воспоминание! Будучи наедине, я не позволял себе предаваться ему, но теперь, когда было сломано всякое сопротивление, я провел остаток дня в мечтах о радости этого поцелуя — и к ночи был безумнее весеннего зайца и находился в еще более жестоком беспокойстве, чем когда-либо.

Я ненавижу это место — я ненавижу море. Все это ни к чему — я еду обратно в Париж.

XVI.

Первое, о чем я узнал, когда мы приехали домой, было, что герцогиня вернулась и хочет видеть меня. Это было хорошей новостью — даже не протелефонировав Морису, я сел в свой одноконный экипаж и отправился к ней.

Когда я прибыл, герцогиня была наверху, у себя в будуаре. На ее лице было странное выражение. Я не был уверен, что ее приветствие было так же радушно, как прежде. Не дошли ли и до ее ушей слухи?