Возрождение - [19]

— В моей любви не было бы смысла, герцогиня.

— Это зависело бы от женщины. Ты нуждаешься в сочувствии и направляющей руке.

…Сочувствие и направляющая рука…

— Когда я был мужчиной, я любил направлять и управлять.

— Мы все переживаем перемены. Мне нравится моя собственная постель, но вчера ночью прибыла лишняя партия раненых — и я должна была уступить ее тому, чья спина была сплошным нарывом, иначе ему пришлось бы лежать на полу. Что ж ты хочешь, а? Мы должны научиться приспособляться к обстоятельствам, сын мой.

Внезапно передо мною встала картина храбрости этой благородной женщины, ее неизменная готовность ко всему, ее здравый смысл, ее сочувствие человечеству, ее бодрость — я никогда не слышал, чтобы она жаловалась или выражала неудовольствие, даже, когда судьба унесла под Верденом ее единственного сына. Подобные ей — это слава Франции, а Корали, Одетта и Алиса кажутся превращающимися в ничто.

— Война окончится этой осенью, — сказала она мне, — и тогда начнется трудное для нас время. Не открытые сражения, а ссоры из-за всего света. Но ты доживешь еще до того, чтобы увидеть Возрождение, Николай, так что приготовься к этому.

— Что же я смогу сделать, дорогой друг? Если бы вы знали, как мне хочется делать что-либо.

— Твоя первая обязанность — выздороветь. Пусть тебя починят, — так сказать, закончат, — а затем женись и заведи семью, чтобы помочь заполнить место тех, которые погибли. Когда я была молода, хорошим тоном считалось иметь не слишком много детей, но теперь Франция нуждается в них и Англия тоже. Вот твой долг, Николай.

Я поцеловал ее руку.

— Если бы я мог найти женщину подобную вам, — вскричал я, — я боготворил бы ее.

— Ну, ну! Таких, как я, сотни: когда я была молода, я жила так, как живет юность. Ты не должен настраиваться слишком критически, Николай.

Тут ее позвали в одну из палат, и я самостоятельно заковылял вниз по лестнице — лифт не работал. Спуск был болезненным и, достигнув нижнего этажа, я почувствовал себя разгоряченным и усталым. Были совсем уже сумерки, но свет не был еще зажжен. В конце коридора промелькнула тоненькая фигурка. Я не видел ясно, но мог бы поклясться, что это была мисс Шарп. Я окликнул ее, но никто мне не ответил, так что я вышел, а догнавший меня девяностолетний слуга помог мне сесть в мою, запряженную одною лошадью, викторию около домика привратника.

Мисс Шарп и герцогиня. Почему же, если это так, мне никогда не говорили об этом? Как только Морис вернется, я должен буду заставить его навести справки об этой девушке. Пока что, я собираюсь поехать в Версаль. Я не могу больше вынести Парижа, а массажист может приезжать туда, расстояние не так уж велико.

VII.

Резервуар, Версаль.

1-го сентября.

Как я люблю Версаль — милейшую старую дыру на земле! (Не понимаю, почему люди употребляют подобный жаргон! Я написал эти слова, как точное отражение моих мыслей, и ничего не может быть неточнее для описания Версаля. Он настолько далек от «милейшего», как только может быть, так же, как он и не «дыра»). Это величайший монумент, какой когда-либо воздвигало тщеславие одного человека и, как все выходящее из ряда вон, останавливает на себе внимание и заинтересовывает. Если Великий Монарх и расточил миллионы, чтобы создать его, то Франция пожала биллионы из карманов иностранцев, приезжавших посмотреть на него. Таким образом, все хорошо сделанное приносит пользу. Каждая статуя — мой личный друг, и с детских лет я был влюблен в восхитительную нимфу с раковиной в глубине подковообразного спуска по пути к зеленой лужайке с правой стороны. У нее на спине две ямочки — и мне приятно прикасаться к ним.

Почему я не приехал раньше? Теперь я умиротворен. Каждый вечер Буртон вывозит меня в кресле на террасу посмотреть на закат с вершины ступеней. Лучшие произведения искусства покрыты футлярами из цемента и соломы, но менее значительные боги и богини предоставлены своей судьбе.

А около меня сидят полные мира семьи — старый господин, солдаты в отпуску, красивая военная вдова с большой белой собакой, дети с лопаточками, — и все смотрят на великолепное небо, сидя группами на небольших железных садовых стульях.

Мною овладевает чувство изумления, так как за сто или двести километров от вас люди убивают друг друга, женщины ищут какого-либо следа от своих домов, земля усеяна трупами, воздух полон зловония и запаха тления. И все же, мы наслаждаемся опаловым закатом в Версале и улыбаемся забавному виду скрытых бронзовых статуй.

Таким образом, привычка умертвляет все болезненные воспоминания, и мы способны жить.

Хотел бы я знать, что сказал бы Людовик Четырнадцатый, если бы смог вернуться в нашу среду. Возможно, что, несмотря на все свои недостатки, он, как хорошо воспитанная личность, приспособился бы к обстоятельствам, подобно герцогине.

Сюзетта предложила приехать и провести здесь конец недели, говоря, что нуждается в перемене воздуха. Я согласился. Мисс Шарп не привезет своего вечного блокнота и карандаша до вторника, когда Сюзетта уже уедет.

Теперь, когда я успокоился и забыл мои треволнения, Сюзетта подбодрит меня, она умеет делать это. Я чувствую, что могу писать здесь, но не о старинной мебели. Я мог бы написать здесь циничную историю многочисленных влюбленностей герцога Ришелье. Теперешний герцог, Арман, говорил мне, что у него есть ящик, наполненный любовными письмами, которые получал его предок, своею целостью обязанными верному слуге, который держал их в отдельных пачках, перевязанных разноцветными ленточками, присоединяя к каждой пачке относящиеся к ней сувениры и локоны… Великолепная мысль! Хотел бы я знать, подумал ли когда-нибудь Буртон о том, чтобы сохранить мои? Последние годы это не было бы для него тяжелой обязанностью!