Возрождение - [20]

Все утро я читал, сидя на солнце. Я читал Платона — хочу возобновить свой греческий язык — и только по той причине, что это трудно, а если я примусь за трудные вещи, то, может быть, приобрету большую волю.

____________________

Сюзетта явилась с ног до головы в обновках — мода изменилась, и нужно выглядеть совсем иначе, а осенние новинки будут еще подчеркнутее.

— Ведь ты конечно понимаешь, друг мой, что в моей профессии нельзя отставать от моды, в особенности, в военное время.

Естественно, что я согласился с ней.

— Самая неприятная сторона этого — это то, что я принуждена была истратить часть суммы, предназначенной на образование Жоржины.

— Это, по крайней мере, поправимо, — ответил я и потянулся за чековой книжкой. Сюзетта такая славная и платья доставляют ей удовольствие, а подумать только, что ценой нескольких тысяч франков можно доставить удовольствие — не удобство или благодеяние, или еще что-нибудь практичное, а просто удовольствие. Единственное неудобство чека то, что после него Сюзетта немного слишком уж горячо выражает свои чувства. Я предпочел бы просто разговаривать с нею — теперь.

Она последовала за моим креслом на колесах на террасу. Ее забавная фигурка и высокие каблучки противоречили всем законам равновесия и все же были невыразимо элегантны. Она весело болтала, а затем, когда никто не смотрел на нас, взяла меня за руку.

— Дорогой мой! Мой голубчик! — сказала она.

Мы очень весело пообедали в моей комнате.

Война наверняка приближается к концу — в этом ее уверяла Туанетта, подруга одного из генералов — она всем окончательно наскучила и великолепно будет прекратить ее.

— Но даже когда наступит мир, никогда больше рестораны не будут открыты всю ночь для танцев, — вот грусть.

Это одна из действительно дурных сторон войн — то, что они нарушают привычки — сказала она мне. Даже в «профессии» не испытываешь уверенности. Никогда не знаешь, не будет ли убит любовник и сможешь ли выгодно заместить его.

— Для тебя, пожалуй, удачно, что я ранен и, благодаря этому, постоянен, Сюзетта.

— Ты, Николай! Как будто я не понимаю, что для тебя я только приятное времяпрепровождение. Ты не любовник. Ты даже не делаешь вида, что любишь меня — хоть немножко.

— Но ты же сама сказала, что никогда не позволяешь себе влюбиться, быть может, у меня та же мысль.

Она закачалась от смеха:

— Ты художник любви, Николай, но не любовник.

— Хорошенькое различие! Нравился бы я тебе больше, если бы я был любовником?

— Мы говорили об этом прежде, друг мой. Если бы ты был любовником, то есть, если бы ты любил, ты был бы опасен даже с одним глазом и одной ногой — женщина могла бы наделать глупостей из-за тебя. У тебя вид такой барский, такой… насмешливый, о, Боже мой, я не могу найти слова, чтобы объяснить. Это чертовски шикарно, душка.

В этот момент я желал, чтобы выписанный мною чек был больше, потому что в ее веселых черных глазах было что-то сказанное мне, что она думает то, что говорит. В конце концов, я, все-таки, должен быть благодарен хоть деньгам — без них я не мог бы быть «барином» и «чертовски шикарным». Таким образом, мы снова возвращаемся к материальным вещам.

Хотел бы я знать, могут ли материальные вещи действовать на мисс Шарп. На одну ее сторону, конечно — иначе она не могла бы играть танцы… О чем она может думать весь день? — Конечно, не о моих делах, их исполнение должно быть чисто механическим. Я знаю, что она не глупа. Она прекрасно играет, думает, знает свет. Если бы я не так боялся потерять ее, я поступал бы по отношению к ней совершенно иначе. Я рискнул бы раздосадовать ее, заставив ее разговаривать, но этот страх удерживает меня.

Полковник Харкур говорит, что между мужчиной и женщиной, в каких бы отношениях они не состояли, держит вожжи и является арбитром всегда один или другой, и если вы не имеете счастия быть хозяином положения, то во многих случаях мужчине приходится быть смешным. Я чувствую себя смешным, когда думаю о мисс Шарп. Я «спрос», она «предложение», я хочу чтобы мне принадлежала каждая ее минута, хочу знать все ее мысли, а она совершенно не заинтересована во мне и ничего не позволяет.

Вчера вечером Сюзетта уехала в наилучшем настроении — я увеличил чек — и теперь в моей гостиной я жду мисс Шарп. Я люблю этот отель, он носит успокаивающий безразличный характер, а стол в нем великолепен.

Мисс Шарп приехала сегодня около одиннадцати. Когда она пришла, ее щеки были совсем розовыми, и я видел, что ее разгорячила ходьба. Я жалел, что не вспомнил послать на станцию встретить ее.

— Думаете ли вы, что мы сможем работать здесь? — спросил я ее. — Нам осталась только заключительная глава, а затем книга будет кончена.

— Не все ли равно, здесь или в другом месте?

— Разве для вас не имеет значения окружающее?

— Думаю, что имело бы, если бы я творила сама, но теперь это все равно.

— Пишете ли вы когда-либо — я хочу сказать что-нибудь свое?

— Иногда.

— В каком роде?

На минуту она заколебалась, а затем сказала, как бы жалея о том, что говорит правду.

— Я веду дневник.

Я не мог удержаться от быстрого ответа:

— О! Хотел бы я видеть его… гм… я сам тоже веду дневник.