Возрастной шовинизм - [9]
IV. Тятька и Ленин
Всю храбрость, как пыль из перины, тятькины кулаки повышибли. Прибежал Сенька в клуб. Глядит Ленин из угла с немой укоризной, будто говорит: - Я ничего не боялся. По бокам - Калинин, Троцкий - помощники, тоже глазами корят: - Довольно стыдно тебе, товарищ Потапов! Жарко Сеньке: рубашка взмокла. А ребята вокруг к воскресенью роли разучивают, шумят, начатое дело заканчивают. Чухарев за столом сидит в вышивной рубашке, суфлирует, не знает того, что Сенька задумал. - Ой парень, парень, - скажет, - не полагал, что ты такой дизинтер! Нехорошая молва колесить пойдет. - Это кто такой? - Сенька. Не знаешь? Он тятьку на комсомол променял. «Не буду выписываться». Возвращается Сенька домой, поднимается в сенцы. Из паза торчит прут длинный, хлесткий. Стоит Сенька в раздумьях, тихо, тихо назад бредет, входит в клуб, наталкивается на острый, сверлящий взгляд. В избе тятька. В клубе Ленин. Между ними - прут. Снует Сенька взад-вперед, - выбирает. Ленину помощники нужны. Тятьке тоже нужны. - Не пущу, - говаривал, - по хозяйству нужен. Комсомол портит, от работы отучивает. Кому помогать: Ильичу или тятьке? Упало солнышко за лес, расшиблось, должно быть, хлынула по небу кровь, запеклась: густая, багровая. Пастух Евстигней коров пригнал - хлещет, фурчит молоко в подойники. Вспотели улицы зябкой сыростью, крепче навозом запахло. Все спят. Продрог Сенька, - есть захотел. Дрожит у крыльца - войти не может. - Почему ужинать не пришел? Видит: тятька на крылечко вышел. - Сделал, что сказано? - Тятенька, дорогой, хоть убей ты меня: не могу. Побурел тятька щеками и шеей: нехорошая кровь в голову. - Прогоню. Независимо от отца политику гнешь. Будешь книжки читать, к нежной жизни привыкнешь. В город сбежишь: в деревне-то скучно, развлеченьев нет. - Куда я, тять, от тебя побегу? - Говори. От тебя! На что тебе родители-то? Не родитель теперь, а ячейка приказывает. Не родителя, а ячейку слушаешь. Не родитель, а ячейка жизни учит. Спит село. Месяц над крышей свесился. Пахнут росы с лугов, медовые, сладкие. - Уважишь отца? В последний раз говорю! - Тять, гони ты меня, лучше я нищим корочки кусать буду, а с пути не сойду. - Чорт с тобой! Не пущу комсомольца в дом. Стоит Сенька у крыльца, дрогнет, зайти не смеет. Сел на ступеньку, съежился, а слезы брызжут дождиком, мелким, сыпучим, щеки греют. Лежит тятька на печи, с супругою перебранивается. - Простынет парень, помрет, - ты виноват. - Все равно потерян! - Рыжий чорт, безжалостный! - Не каркай. Ударю! Не спит тятька в духоте избяной, за ухом чешет. Уговаривать? Опоздал. Тронулся сын своею дорогою. Какой? Не сказал. Куда? Не сказал. Прогонишь? Жалко. Молодой: пропадет. И страда подходит: косить поможет. Не работника нанимать. Лешак с ним! - не один Сенька сдурил, не один Иван такою напастью наказан. - Мать, а мать? - Не проси. - Дура! Позови Сеньку спать. Поутру велел тятька Сеньке коня в речке попоить да выкупать. Исполнил, слова не сказал. Мамка на колодезь по воду послала. Раньше морщился от бабьих делов, теперь сделал. Сел полдничать. Так мамка глазища и вперила: хоть и нехотя, а перекрестился. Смотрит отец - перемен не видит. Бабье око зорчее: и мать не видит. Прежний. Только очи в глазницы поглубже всверлились, точно прячутся, да молчаливше стал. Денька через три, что ли, собрался тятька на мельницу, уселся в тележку и кричит. - Семен. Захвати-ка там в сенцах прут. - Этот? - Он. Взял и почал с плеча этим прутом гнедого наяривать. Вбежал Сенька в избу, ну плясать. - Что ты, дурной? Пол проломишь! - Молчи, мам! Тятька за комсомол не сердится. Наша взяла, наша взяла. И я ничего не боюсь. Эх ну, эх ну, рукавом тряхну!…
V. Билет
- Наш Уком ленивый, - говорит Чухарев, - насчет билетов волынщик. Другой раз пришлют, а парня уже давно из членов вышибли. Ужо в город поеду, я им взбучку задам. Что вы, мать вашу так, пишете тихо! Спрашивает Сенька дрогнувшим голосом. - Может, почта потеряла? - Почта частные письма теряет. Казенных нельзя. Верит Сенька: Чухареву больше знать. Волынщик Уком, а придет час - и про Сеньку вспомнит. И вспомнил. Увидал-таки, наконец, Сенька в клубе билет, давножданный. На манер книжечки, как кумач, красный. На обложке флажок. На флажке три буквы: КИМ. Понимай, как надо. - Видишь! - размахивает Чухарев билетом, нарочно долго не отдает, чтобы Сеньку помучить. - Вижу. - Помни. Теперь ты заправский член. В центральные списки внесен. Понял? - Понял? - Больше ничего. Получай! Вцепился Сенька в билет красный, новенький, притиснул к груди и замер. Потом завернул в газетину и в пазуху, к сердцу положил. Опять вынул, смотрит на печать, на подписи смотрит - не налюбуется. Вдруг как Гаврик на ухо рявкнет: - Гляди, гляди, твой билет на улицу убежал. Вскочил Сенька с лавки. Руку в пазуху. Тут! Кругом: ха-ха-ха, хо-хо-хо! - Прочти, что написано. - Ким! - А что это значит? - А ты скажи. - Колоти интернационал молодежи. Понял? Завет Ильича. Запиши. - И так запомню. - А ты знаешь, что с билетом делать? - Каждый день дегтем чистить. Подтрунивает Гаврик: завидно, что и Сенька в комсомол вступил. Куражиться больше не над кем. Посмеялся и говорит: - Не сердись. Я шутя. Будем дружиться. Мы ведь соседи, близко живем… Насчет Чухарева дельце обмозгуем, гнить начал парень. Домой пошли вместе. Сидит тятька в избе - билет в руках вертит. - Мала штучка, а ядовитая! Мать, подь сюда, где там волдыришься… Прибежала мамка, руками всплеснула. - Видала, какой сыну почет. В центральные списки внесен. Что хоть намарано-то? «Се-ме-н… Ива-но-вич… По-та-пов». Иванович! И тятьку не забыли. Кто писал-то? - Уком! - Странное имя! Немец, должно быть. Пошли ему бог невесту хорошую. Вежливый усе-таки человек!… Аж слезы у мамки на глаза набежали… - Клеймо-то хоть не антихристово-ли? - Что ты, мам, успокойся! - Какие вещи дома завелись. Дай я его за божницу спрячу. - Никак нельзя! Боги на пол попрыгают. После ужина идет Сенька на поветь, расстилает постилахи, ложится на пухлые, пахучие травы. Билет под подушкой лежит. Тихо. В щели, крыши звезды лукаво мигают: - Что, мол, получил? - Я-то получил, вот вы получите! Сконфузились звезды, за облако убежали. Спит Сенька, веселые сны видит, улыбается.
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.