Возникновение и развитие научного факта - [79]

Итак, не нужно метафизики, чтобы отличить миф от научного взгляда на вещи: коллективный характер научного стиля мышления и непрерывность его исторического развития практически детерминируют результаты познания исчерпывающим образом.

Однако не в этом состоит наиболее важный вывод из теории стилей мышления. В конечном счете, само по себе не так уж и важно, понимаем ли мы процесс прогрессивного развития науки как развитие стиля мышления или же как приближение к «объективной действительности». В самом деле, наблюдения показывают, что специалисты все меньше связывают себя с концепцией «вещи самой по себе», потому что чем более они углубляются в свои исследования, тем дальше они от «вещи» и тем ближе к «методу»; чем дальше в лес, тем меньше деревьев и тем больше лесорубов. Тем не менее «вещь сама по себе» как недостижимый идеал не мешает специальной познавательной деятельности. Гораздо более важны другие полезные качества теории стилей мышления. Прежде всего, это возможность сравнительной теории познания, во-вторых — возможность исследования самого исторического развития мышления. Уже этого достаточно, чтобы заняться этой теорией. Я совершенно согласен с Биликевичем, что такие исследования требуют сотрудничества специалистов во многих областях.

Т. Биликевич ОТВЕТ НА РЕПЛИКУ ЛЮДВИКА ФЛЕКА

Чтобы наша дискуссия не проходила по принципу «брито-стрижено», что угрожает любой дискуссии, если точки зрения слишком далеки одна от другой, я ограничусь несколькими краткими возражениями.

Итак, я полагаю, что обсуждение теории стилей мышления не может быть сведено, как это делает Людвик Флек, только к вопросам терминологического порядка. Например, я не вижу ничего удивительного в утверждениях ученых XIII века о том, что человек натощак тяжелее, чем после еды. Если некоторые историки не поняли этого утверждения, то, по-моему, не потому, что их стиль мышления отличается от стиля мышления их предков, а потому, что они не овладели как следует исторической терминологией. Приведенное высказывание как бы осталось в чуждом языке. Вначале его надлежит перевести на язык современности, и тогда оно звучало бы примерно так: человек натощак более «тяжел на подъем» или «находится в более тяжелом состоянии». Еще яснее эта терминологическая проблема проглядывает из рассуждений Флека по поводу высказывания «нормальная человеческая рука имеет пять пальцев». Из того, что папуасы или дети не имеют достаточно понятий и терминов, чтобы прийти к пониманию этого высказывания, по крайней мере, не следует принадлежность к совершенно иному стилю мышления в том, что касается данного вопроса. Со столь простым предложением как то, какое было приведено в качестве примера, с предложением, подтверждаемым воочию, согласятся все без исключения, независимо оттого, к какому мыслительному коллективу они принадлежат, — конечно, при условии, что все владеют одним и тем же языком, как в лингвистическом смысле, так и в смысле терминологии. Для того чтобы согласиться с утверждением: «нормальная человеческая рука имеет пять пальцев», конечно же, нужно установить понятие нормальности, уметь считать до пяти, знать элементарные анатомические термины и т. п. Все это, на мой взгляд, ничего общего не имеет со стилем мышления. По крайней мере, нельзя растягивать объем понятия «стиль мышления» столь сильно. Иначе использование этого понятия будет не более чем тривиальным.

Меня также не очень убедили выводы Флека о влиянии среды на познавательные процессы. Каждый, конечно, согласится с тем, что такие влияния имеют место, что они играют огромную роль, что часто лишь благодаря им познание становится возможным. Как профаны, так и рафинированные специалисты подвержены этим влияниям. Это влияние полезно, плодотворно, иногда даже составляет единственное эвристическое основание. В этом мы согласны. Однако, если оценивать результаты исследований объективно (насколько это вообще возможно), то мы должны четко разграничить то, что оказалось научно правильным, от того, что оказалось ошибочным. Таким образом, исследования стиля мышления становятся особенно уместными для понимания происхождения этих ошибок в науке. Тогда оказывается, что данная ошибка была совершена потому, что исследователь безвольно следовал стилю мышления своей среды. В этом смысле я говорил, что изучение влияния среды на науку должно быть направлено на то, чтобы освободить от этих влияний познавательный процесс, т. е. усилить критицизм в тех случаях, когда чуждое влияние может угрожать научному познанию.

Итак, можно сказать, что влияние среды на науку позволительно в той мере, в какой оно оказывает положительное эвристическое воздействие. Но очень плохо, когда это влияние заводит исследователя в тупик.

То же самое mutatis mutandis[205] можно сказать о роли квазихудожественного творчества в науке. Если результатом этого творчества станет концепция, теория или гипотеза, плодотворные с эвристической точки зрения, то такое творчество может быть «терпимым». В случае ошибки такое творчество уязвимо для критики. Тогда это творчество будет поставлено в ряд с несбыточной фантазией, мифом, произволом.