Ясно вижу, как ваши губы брезгливо поджимаются при виде пистолета. Вам-то пришлось бы его опасаться. Он может оборвать вашу жизнь. Но, зная вас, не могу представить себе, чтобы этот черный зрачок заставил вас поступить так, как угодно тому, кто его направляет. В любой ситуации вы Поступили бы так, будто его и вовсе нет, — обычная застенчивая улыбка блуждала бы по вашему лицу, неспешны и слегка неуклюжи были бы движения. Разве что разок-другой недоуменно пожали бы плечами… Может быть, страх смерти для того и существует, чтобы, перешагивая через него, разумные существа научились добывать наибольшую свободу из всех мыслимых…
Я передернул ствол, послал патрон из магазина в патронник. Вытянул левую руку и прицелился в нее. Указательный палец правой руки лег на спусковой крючок и плавно нажал.
Грянул выстрел — и в дверь затарабанил Ник.
Я открыл ему.
— Вы живы, док?
— Мертвый не открыл бы вам.
Он отпрянул:
— У вас в глазах отчаянье, док. Господи, такое страшное отчаянье. Что случилось?
— Ничего особенного, дружище. Проводил опыт.
— В кого вы стреляли?
Он заметил разбитый экран осциллографа, перевел дух. Бедняга, он так испугался за меня. Я почувствовал доброе щемящее чувство к этому человеку, вынужденному против воли творить зло.
— Забыли поставить на предохранитель? Запомните, док, с оружием шутки плохи.
— Плохи, — подтвердил я и ласково положил руку ему на плечо, давая порцию дополнительной энергии. — Но за меня можете не беспокоиться…
Он внимательно посмотрел мне в глаза. Захотелось рассказать ему о своем открытии. Но этого делать не следовало. Все, что я мог позволить себе, это добавить к сказанному:
— …во всяком случае, в этом отношении.
Он смотрел на меня непонимающим взглядом.
14
— В конце концов. Дорогуша, прежде всего — наука. Надеюсь, и вы разделяете эту очевидную истину нашего века, — цедя, смакуя каждое слово, проговорил Суслик, и его глаза-буравчики утратили острый блеск, посветлели, стали мягкими и задумчивыми.
Жаль было разбивать его иллюзии. Но промолчать я не мог. А вдруг он чего-то не понимает и мне удастся рассеять его заблуждение?
— Это не истина, а только утверждение, — сказал я, Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.
— Не истина? — воскликнул он. — Но что же выше науки, что является, по-вашему, большей ценностью?
— Многое. Например, жизнь людей… — сказал я твердо, ибо эти слова Михаила Дмитриевича уже неоднократно проверил на личном опыте. Я даже помнил, как учитель это сказал, соглашаясь с отменой своих опытов из-за опасности загрязнения озера.
А ведь передо мной сейчас тоже ученый. Но насколько же разительна разница…
— Я с радостью пожертвую своей, если только понадобится, — быстро проговорил Суслик.
— Верю вам. Но вы не имеете права жертвовать жизнью других.
— Без достижений науки их было бы гораздо меньше, а существование их оказалось бы гораздо хуже. Голод и болезни…
— Верно, — сказал я. — Для этого и существует наука…
— Расскажу вам о себе — может быть, вы поймете, — раздраженно проговорил он. — Родился в семье мелкого чиновника. Жили в бедности, перебивались кое-как. Другим, таким же как мы, иногда везло: продвигались по службе, получали наследство… Но и тогда, пожалуй, никто из них не смог бы внятно ответить на вопрос: зачем он живет? Чтобы наплодить себе подобных унылых жителей планеты, которые тоже не смогут ответить на этот вопрос? До какого-то класса я рос, как все мои сверстники: дрался, дружил, боялся учителей. Иногда спрашивал себя: зачем вся эта жизнь и как долго будет она продолжаться? Однажды у нас появился новый учитель. А надо вам сказать, что у меня были кое-какие способности к точным наукам, выделявшие меня из середнячков…
Он запнулся, подозрительно посмотрел на меня и совсем по-мальчишески предупредил:
— Не подумайте, что я хвастаю.
— И в мыслях не было, — поспешил успокоить его я, но, видимо, это мне не вполне удалось.
— Ну так вот, новый учитель и промыл мне мозги. Он спросил: предпочитаешь истлеть, как эти посредственности? Предпочитаешь оставить после себя лишь двух-трех балбесов, которые будут продолжать ту же бессмыслицу? Или хочешь узнать нечто, неизвестное пока никому другому? Хочешь узнать высшую истину, доступную разве что богу? И смысл всего сущего откроется тебе…
Ноздри его крупного нервного носа раздувались, на щеках вспыхнул склеротический румянец, лицо как бы удлинилось и стало значительней.
— Вы уже догадались, что я ответил ему? Да, да. И никогда, слышите, никогда я не жалел об этом своем решении, даже погибая в джунглях Амазонки, даже блуждая в джунглях жесточайших противоречий, когда казалось, что все мои искания и жертвы были напрасны. И тогда, понимаете, и тогда…
У меня возникло подозрение:
— Там, в джунглях Амазонки, вы встретились с Кэпом? Он спас вас?
— Кэп? Этот наемник, жалкий садист, бедный завистник? Да за кого вы меня принимаете, хотел бы я знать? А я, старый дурень, разоткровенничался перед вами, как еще не откровенничал ни с кем другим. Сам не знаю, что со мной стряслось. Вот осел! Да вы и не слушали, вы думали о чем-то другом. О чем же?
— О вас, — поспешил успокоить его я. — О вас и о науке.
