Возьми с собой плеть (вторая скрижаль завета) - [10]

Было время, когда Илья действительно искал Бога. В детстве, правда, он был совершенно уверен, что Бога нет и быть не может. Ему казалось странным, что кто-то верит в подобные небылицы. В старика, который сидит на облаках и следит за происходящим на земле.

«Он ведь тяжелый, а облака мягкие! Как Он может на них сидеть?!» – эта безукоризненная детская логика давала маленькому Илье ощущение силы и уверенности.

Потом начались трудности подросткового периода, и многое переменилось в Илье. Сам того не заметив, он вдруг начал молиться. Он словно бы разговаривал с кем-то там – наверху. Понимал, что ему не ответят, но он и не нуждался в ответе. Выслушают, прислушаются, поймут – и на том спасибо.

А еще он почему-то был абсолютно уверен тогда, что ему помогут. Послушают, поймут и помогут. Да, он просил о помощи, причем, словно бы не Бога просил, а какого-то своего «старшего товарища». Бог – это тот, кто не отказывает. Так, по крайней мере, Илья тогда чувствовал.

Он не выбирал себе ни веры, ни конфессии. Не из чего было выбирать. Православие только-только стало восстанавливаться – что уж говорить о других церквях! Впрочем, он и не чувствовал, что принадлежит к какой-то конкретной религии. У него были «личные отношения» с Богом, отношения, не требующие посредников или переводчиков. Тет-а-тет отношения.

Если бы его тогда спросили, верит ли он в Бога, то он бы, наверное, ответил, что не верит, а знает, что Он есть. Сейчас бы он оценил этот свой ответ как наивный и высокопарный, но тогда он так не думал. В сущности, забавная игра слов – «веришь» или «знаешь»… Он чувствовал, что знает – Бог есть. Ну, может быть, не Бог, а Нечто – что-то «почти как Бог».

Православие, к которому он тогда пристал, производило на Илью двойственное впечатление. Завораживающий гул колоколов на звоннице, золотые маковки церквей, заброшенные, полуразрушенные новгородские монастыри, тихие, умиротворяющие лики икон… Все это манило и трогало его сердце.

С другой стороны, неизменно смущали священники – пошлые, толстые, несмотря на хронический пост, глупые и самодовольные. Плюс к тому – нелепые обряды, пустые, лишенные всякого смысла проповеди, бестолковые книги о Христе. Все это ранило и разочаровывало Илью.

Еще его ужасно пугали мертвые слоганы: «спаси и сохрани», «помилуй нас», «смертью смерть поправ»… Все это напоминало коммунистическую риторику: «Аенин всегда живой», «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи».

Один раз Илья пошел на исповедь. Он сделал это, желая соблюсти порядок, следовать всем церковным канонам.

«Чем согрешил?» – спросил его батюшка. И только Илья собрался с силами, чтобы сказать что-то важное… Как вдруг заметил на себе слащавый взгляд исповедника. «Признавайся, минет тебе баба делала?» – спросил святой отец и улыбнулся, как алкоголик, вспомнивший о «заначенной» им бутылке.

Второй «исповеди» в жизни Ильи не было.

Маятник его веры качался из стороны в сторону не один раз. Илья то верил в Бога, то не верил в Него. То признавал Христа и сострадал его мукам, то отказывался от Него и перечитывал евангелие от Матфея. То роковое для религии место, где Христос говорит: «Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Фразу, после которой уже не может быть никакой веры, но только сомнения и скорбь.

Илья искал правды, ему недостаточно было тезиса: «Верующему не нужны доказательства, ибо у него есть его вера». У Ильи был опыт общения с Богом, опыт своей собственной молитвы и того сладостного чувства, которое сопровождало ее. «Но не могло ли быть, – спрашивал он себя, – что это чувство, эта радость – лишь самообман, самогипноз, чудотворная пустышка?»

Так ведь случается. Вот ты приезжаешь в какую-нибудь страну, в какой-нибудь «великий» или «вечный город» и осознаешь, что по его улицам ходили когда-то Леонардо да Винчи, Моцарт, Гёте, Шекспир. В душе возникает священный трепет, и ты уже не идешь, а шествуешь по мостовой. Но стоит тебе позабыть об этом – и трепет куда-то исчезает. Что же это за «чувство», если не самообман?

И почему православный священник считает себя более христианином, нежели католик или протестант? И в кого тогда верят мусульмане, иудеи, буддисты, кришнаиты? В кого? Если Бог – Бог, то не может быть разных вер, а тем более религий, воюющих друг с другом. Таким был его новый тезис, опять же безукоризненно логичный и снова пустой, словно зависший в воздухе надувной шар.

«Умри вовремя!» – и снова в голове Ильи этот голос.

– Господи, что же это такое?! – Илья подскочил на сидении, как солдат по боевой тревоге. – Откуда эта фраза? Это же из Заратустры…

В сознании снова всплыл образ только что умершего юноши, столь по-ницшеански отозвавшегося о своей смерти – «как это не вовремя». Илья тряхнул головой, пытаясь выкинуть из памяти это ужасное воспоминание.

*******

Так говорил Заратустра» – книга, которая была у Ильи, как говорят в таких случаях, настольной. Она странным, почти мистическим образом сопутствовала его духовному поиску. Пережитые им кризисы: тревоги, отчаяние, разочарование, опустошенность – все было в ней. Не книга, а бесконечная игра. Загадочные метафоры, скрывающие в себе то ли любовь, то ли ненависть к человеку.