Возьми мои сутки, Савичев! - [7]

И она, при чужих неразговорчивая — заикается и стыдится этого, — на операции от возбуждения тарахтит без умолку. О том, как за грибами ездила. Как Витенька ей глаз подсадил. Как в Меласе отдыхали и она дальше всех заплывала. Как над «Консуэло» ревела. О чем угодно тарахтит.

А глаза — в ране, а руки только мелькают.

Когда Савичев оперирует — он ничего оперирует, но все-таки молчит, кряхтит, присматривается, делает, переделывает. А Людмила будто и не примеривается, и все ложится у нее на место с лету, все сразу делается. То, что он — за час, Людмила — за половину. Ее рукам — савичевские не чета.

Кончит операцию и протокола не запишет ни в журнал, ни в историю. Только отмерит в истории место для протокола, чтоб завтра все записать. Поставит внизу: оперировала такая-то, ассистировал такой-то, операционная сестра Панова. И напишет назначения.

У ее бывшего Витеньки на работе день кончался тоже рано. И она неслась домой опрометью: только подскочит к зеркалу, не примериваясь карандашиком по бровям и векам, щеточкой по ресницам, помадой по губам, и — в дверь, и — в такси.

Не выдержала Витенькиных фортелей. Все-таки ушла. Снова у своей тети Симы поселилась.

На следующие полгода ее перевели к Бороде в гинекологию и потом оставили там еще на полгода, и хотя у Бороды тоже всего два ординаторских места и о том, чтобы пооперировать полгода как следует, мечтал не один Савичев, ничьего ворчания не было слышно.

Вот так. А теперь: «С-спаси, Саввушка!»

Пойдет она к Доре и к Бороде. Дора чертыхнется и исправит расписание, а Борода даст Людмиле отгул. Отгулов сейчас у всех накопилось немыслимое число, не отгуляешься.

Из роддома Людмила отправится на Кузнецкий, к парикмахеру Саше, которого знает пол-Москвы. Накрутит вороные сардельки из волос, сделает маникюр, полтора дня с лакированными ногтями будет устраивать жизнь. Послезавтра перед работой сотрет ацетоном с ногтей лак. Акушерам и хирургам лакированные ногти на работе запрещены их великим порядком, и Людмила сотрет лак независимо от того, устроит свою личную жизнь или нет. Но это — только если Савичев возьмет ее сутки.

«Ох, черт! Через сутки — сутки. А Лилька что скажет?..»

Савичеву десятка, то есть сотня по-прошлогоднему, а Людмиле — личная жизнь.

«С-спаси, Саввушка!»

II. ГЛАВНЫЙ

Когда Савичев шел с Людмилой — они вместе вышли — от роддомовских ворот к автобусной остановке, им навстречу из-за угла вывернул на своем собственном сереньком «Москвиче» Главный. Вид у Главного был официальный — то ли оттого, что щурился на ярком дне, то ли был ему в горздраве, откуда он ехал, за что-то от начальства разнос.

За рулем Главный обычно делался каким-то неглавным, неофициальным, даже слегка потусторонним.

Своего «Москвича» Главный купил в пятьдесят четвертом — семь лет назад, еще когда работал на Урале и не был Главным.

Он купил его уже подержанным, а нужную сумму сколотил, преподавая на почасовых, дежуря сверх всяких норм по экстренной помощи и еще — на вылетах в санитарной авиации. Но тогда, семь лет назад, ему все же пришлось объяснять, что деньги на машину он сколотил именно таким образом, не иначе — не на абортах, которые в те годы были запрещены, но, конечно, делались, подпольно и за большие деньги.

К нему тогда, семь лет назад, прикрыв свою форму черным, почти что форменным драповым пальто, зашел домой очень рыжий и ражий милицейский капитан со знакомым лицом и прямо его спросил обо всем, и прямо ему сказал, что если бы он был терапевтом, а не акушером-гинекологом, никому бы в голову не пришло задаваться таким вопросом. А раз акушер-гинеколог, то, извините, пришлось, тем более работа, извините, такая. У каждой работы свои неприятные стороны: и у работы капитана, и у работы доктора (то есть Главного, который Главным тогда еще не был). Капитана, например, уже в неофициальном порядке, давно и крайне занимал еще один вопрос из докторовой, то есть Главного, работы: вот когда мужчина-гинеколог все время имеет дело с женщинами — ну, так, конечно, как доктор, — то влияет ли это на него, как на, извините, мужчину, в прямом смысле или в обратном, или не влияет, — вопрос этот, конечно, неудобный, но у них в отделе даже спор был в некотором роде по этому поводу. Доктор на этот вопрос может никак не отвечать, поскольку вопрос деликатный и неслужебный. А вот что касается служебного вопроса, то доктор в принципе волноваться не должен, так как все в порядке, только сигнал такой был, а капитан предполагал, что все в порядке, пришел больше, чтобы доктор все-таки имел в виду, какие сигналы иногда поступают, — ведь кругом люди всякие… Но это, конечно, строго между ними: если дойдет до кого следует, что за разговор у них был сейчас, — что капитану будет, доктор, наверное, понимает, не маленький. А сам капитан от доктора ничего, кроме хорошего, не видал. Доктор не помнит, наверное, — у него пациенток много было, — а вообще-то он капитанову жену оперировал и спас, а у капитана с женой — доктор не помнит, наверное, — двое, и оба мальчики. И еще — если о машине об этой, капитан насчет машин кое-что соображает, в армии-то он был техник-лейтенант в автобате… Так вот, если бы доктор купил бы новый мотор, так этот мотор можно было бы поставить на машину на автобазе, где капитанова жена диспетчером работает. Там еще можно договориться расточить цилиндры и поменять поршни, чтобы увеличить степень сжатия. Это ни во что, можно сказать, обойдется — это в любезность сделают: работу оформят официально, по твердой цене, — ну, разве доктор от себя поблагодарит немного тамошних слесарей, дак и необязательно это…