Возьми мои сутки, Савичев! - [8]

Степень сжатия увеличилась действительно, и вот уже семь лет «москвичонок» Главного бегал на удивление резво, и самым особенным было, что он благодаря этому брал с места резвее, чем «Победы» и даже — теперь — чем «Волги», а он был самой первой модели — «четыреста первой».

Главный регулярно сам вылизывал «москвичонка» с колес и до крыши — он очень много с ним играл, приделывал к кузову разные дополнительные фонарики и хромированные полосочки. Он очень много с ним играл, хотя рукоделия, при которых можно поранить руки, оперирующим врачам крайне не рекомендуются.

И хотя при росте Главного кабина «москвичонка» ему не совсем подходила — еще бы чуть-чуть, и колени просто зажимали бы руль, — он прижился, приспособился к этой кабине и чувствовал себя там дома, будто и не на колесах.

И хотя Главный понимал, что его «москвичонку», как ни хитри дальше, ходить осталось ну — два, ну от силы — три года, ему иногда мечталось, чтобы рядом, здесь, в кабине, сидел на низеньком, со складывающейся спинкой сиденье сын. Чтоб сидел он и, вытягивая к ветровому стеклу тонкую шею, радовался, что их «москвичонок» сразу с места обставляет большие машины.

Однако сына у Главного не было. Вернее, был, но всего два дня, и нового сына не предвиделось: натерпевшись один раз всякого и разного, жена Главного от второго эксперимента отказывалась наотрез. А если бы вдруг сейчас она и согласилась, «москвичонок» точно вышел бы из строя, прежде чем детишка сумел бы порадоваться его резвости из-за увеличенной степени сжатия.

Главный поставил «Москвича» у подъезда, протер старой варежкой забрызганное ветровое стекло — оно сразу аж засияло, прошел к своему кабинету и, распахнув дверь, тотчас машинально спустил защелку английского замка, — он всегда запирался, придя в кабинет с улицы, надо было сразу переменить шерстяные уличные брюки на синие бумажные, прошпаренные кастеляншиным утюгом.

Прежде чем захлопнул дверь, он сказал Асе, что его надо считать отсутствующим еще минут пятнадцать. Эти минут пятнадцать были нужны, чтобы натянуть на себя, как униформу, внешнее спокойствие. У него действительно был неприятный разговор с его непосредственным начальством — главным специалистом города. Правда, если бы разговор был единственной причиной, которая портила настроение Главного, он натянул бы на себя спокойствие, еще когда ехал в своем «Москвиче» по улице Горького. Он старался сделать это еще в «Москвиче» и специально ехал почти всю дорогу тихо и, чтобы ехать спокойнее, даже пристроился позади неспешного и тоже, как его «четыреста первый», серенького рижского микроавтобуса с кокетливыми батистовыми занавесочками. Не лавировал. Не обгонял, а катил позади в нескольких метрах, лишь следя за предупредительным подмаргиванием красных его стоп-сигналов. Но спокойствие за дорогу от горздрава не восстановилось, потому что причин для неспокойствия было много и разговор с непосредственным начальником был неприятной, но не главной, а просто последней причиной.

Он еще прыгал на одной ноге, натягивая на другую скользкую бумажную брючину, как на столе длинно, очень длинно зазвонил внутренний телефон. Такими, отличавшимися от других звонками он научил телефонистку роддомовского коммутатора звонить, когда соединить с ним просили из родблока. Если в кабинете шел какой-то важный разговор, он не всегда сразу брал трубку, иногда мог и совсем ее не взять, а если звонили из родблока, брать трубку надо было сразу.

— Вы вернулись? — спросила Зубова.

— По-видимому, да, — сказал Главный.

— Как там у вас?

— Это я должен спросить: «Как там у вас?» — Он прижал трубку щекой к плечу, потому что надо было засучивать рукава рубашки.

— Кесарево кончили только что. Все спокойно.

— А преэклампсия?

— Мишина пошла смотреть. Мы только что кончили. А у вас как там?

— Все обычно, — сказал Главный. Он уже засучил рукава и взял трубку как следует. — Все обычно. Все, что мы ждали. Сказали, что слишком много кесаревых, нам поставлена двойка за словесное обезболивание и отечески разъяснено, куда нас могут завести преступные эксперименты на человеке с новомодными наркозами. Все, что мы ждали.

— И насчет принятия Пархоменко к нам на работу?

— И на этот счет. Вызов начальству: идем на «вы»… А вы, Дора Матвеевна, твердо намерены все выяснять только по телефону? — Он снял со спинки кресла свой халат.

— Могу и не по телефону, но Ася сказала, что вы на четверть часа отрезали себя от мира. Я ей позвонила, и она вас предала.

— Четверть часа, я понимаю, огромный срок, и терпенья подождать, пока я надену другие штаны и немного приду в себя, у вас не хватило.

А Зубова сказала:

— Да. Не хватило. Ну и что?

— Идите-ка посмотрите больную сами, Дора Матвеевна, — ответил Главный.

— Хорошо. А вы?..

— Ладно, — сказал Главный. — И я приду. — Положил трубку, надел халат, нацепил снятый костюм на плечики и повесил в шкаф.

Он предвидел этот разговор. Предвидел, что Зубова, когда он вернется из горздрава, не утерпит и начнет выспрашивать по телефону, что там было. И разговор с начальством он предвидел. И Зубова, и Нина Сергеевна, его заместитель, тоже. Нина Сергеевна настолько была уверена в том, что все будет так, как они говорили меж собой, когда заполняли графы форменной, похожей на плохо отстиранную ворсистую простыню ведомости годового отчета, — даже не стала ждать, пока он вернется. Она отправилась в патоморфологическую лабораторию клиники, где работала раньше. Ей надо было там пустить в обработку несколько своих препаратов; ей там их обрабатывали по старой памяти, и препараты ее интересовали больше, чем реакция городского акушера на отчет, которую она предвидела. Главный довез ее на своем «Москвиче» до клиники, когда ехал в горздрав, и обещал позвонить вечером. А городской акушер обвел цифры отчета синими и красными кружками — знаками своего одобрения и возмущения — именно так, как они предполагали, и произнес все те слова, которых от него ждали. Именно так все и было как предполагал Главный, и начальство было в неизменно темно-синей шелковой рубашке с белым вязаным галстуком, какие были модны вместе с широченными наваченными плечами длинных пиджаков, с бутылочно-зелеными велюровыми шляпами, габардиновыми макинтошами и диссертациями о применении для обезболивания родов метода психопрофилактики.