Возмездие. Рождественский бал - [84]

В общем, после ремонта кабинет Ломия вызывал всеобщую зависть. Поговаривали, что управление изрядно раскошелилось. Но в конце концов, начальству виднее, куда тратить выделяемые суммы. Крамольные разговоры дошли и до ушей Ломия. Чтобы положить им конец, он вызвал сотрудников, виновных в распространении слухов, и устроил такой разнос, что дрожали стены, сотрясаемые начальственным гневом.

Джуаншер вспомнил эту недавнюю сцену, и ему стало почему-то смешно.

— Ты что, погубить меня хочешь?! — Джуаншер вздрогнул от неожиданного крика Ломия. — Я тебя для того перевел в управление, чтобы ты мне пакостил?

— Не понимаю, — искренне удивился Джуаншер. — Объясните, товарищ полковник, в чем я провинился?

Ломия застегнул китель на все пуговицы, поправил галстук и продолжал раздраженно, хоть и не так громко:

— Скажи, пожалуйста, может, тебе надоела спокойная жизнь? — полковник не спеша достал из кармана спички, прикурил сигарету, с наслаждением затянулся. — Придется перевести тебя на другой участок.

— Как прикажете, — уныло согласился Джуаншер.

— Может, ты не понимаешь, что все дороги ведут ко мне?! Вы ничего не решаете и ни за что не отвечаете. За каждый ваш поступок и проступок ответственность несу я. Я — жертва вашей нерадивости. С какой стати, скажи, пожалуйста, обязан я все это терпеть?! Почему лично по твоей милости меня должны ставить в дурацкое положение?! Я из кожи вон лезу, стараюсь не уронить чести нашего управления, а вам — тебе в первую очередь — на все наплевать! Так и норовите подложить свинью! — Серое лицо Ломия пошло красными пятнами — верный признак того, что терпение у начальника на исходе, он переполнен гневом, дошел до белого каления и вот-вот грянет гром.

Джуаншеру стало не по себе. Полковник встал, подошел к нему вплотную и, уставившись потухшим взглядом, спросил:

— Наверное, тебя не устраивает работа? Тогда зачем пошел в милицию?

— Извините, но я ничего не понимаю… — растерянно пожал плечами Джуаншер.

— А разве я не сказал? — упавшим голосом спросил Ломия. — Видишь, до чего довели! Доконали… Как еще я инфаркт не схватил от такой жизни! — Полковник махнул рукой, вернулся в свое кресло и продолжал тихо и жалобно: — Не притворяйся, что первый раз слышишь, чей он племянник! Думаешь, тебе это сойдет с рук? Меня снимут, но ты загремишь первый! Ты даже не подозреваешь, какая она злопамятная и мстительная, могущественная тоже. Одного ее взгляда будет достаточно, чтобы испепелить нас. Медуза Горгона рядом с ней — примитивная дилетантка. Так что оставь ее племянника в покое, прошу тебя. Пусть хоть весь белый свет перевернет, его имя не должно упоминаться ни в одном документе. — Ломия обреченно уставился на антикварную пепельницу. В этот момент его лицо было одного цвета с переходящим Красным знаменем, алеющим в углу за спиной.

Джуаншер молчал, видя, что начальник еще не выговорился.

— Мало тебе воров, хулиганов, пьяниц, жуликов, спекулянтов, убийц? Сажай любого, власти только спасибо скажут. А тут на племянничка набросились, чтоб ему пусто было! И его тетушке тоже! Выкручивайся, как хочешь. Чтоб — ни следа! Ты меня понял? Ни намека — нигде!

— А как с законом быть? Если мы позволим этому парню безнаказанно нарушать общественный порядок…

Лицо Ломия перекосила гримаса. Казалось, он готов с кулаками броситься на упрямого инспекторишку, который портил ему столько крови.

А тот между тем продолжал:

— Дидидзе недавно вышел из заключения. Это трудновоспитуемый субъект. Поэтому я и счел необходимым установить за ним административный надзор.

— Ты погубишь себя, — трагически произнес Ломия. — Пропадешь с таким характером.

У Джуаншера немного отлегло от сердца.

— Меня удивляет ваше отношение к этому делу. Мы действуем в рамках закона. Что тут обидного?

— Нет! Ты упрямо не желаешь меня понять, — устало сказал Ломия. — Неужели не ясно: оставь парня в покое! Пора тебе кое-чему научиться. Умой руки. Это сказал еще Пилат…

Джуаншер вспомнил предостережение Торнике.

* * *

В роскошно обставленном доме Нана Бибилури чувствовала себя бесконечно одинокой: случалось, не с кем было и словом перемолвиться. Рамаз постоянно занята, свекровь, на первых порах назойливо предупредительная, быстро утратила к невестке интерес и стала угрюмо молчаливой. Бывало, что за день Элисабед ни разу к ней не обращалась, словно вовсе не замечала ее. Все важные дела в семье Бибилури обсуждались за закрытыми дверями кабинета Бено, куда Нане вход был заказан.

Задумываясь о своем положении в семье мужа, Нана проникалась отчуждением. После одного случая во время пиршества в их отношения с Рамазом закрался холодок. Правда, муж сразу не высказал недовольства и не был с ней ни груб, ни бестактен, лишь однажды как бы невзначай спросил:

— Откуда ты знаешь Отара?

— Просто знакомый!

— И каждого ты намерена защищать, как этого легкомысленного сноба? Против мужа и его семьи?! — Рамаз говорил вполголоса, но с явным раздражением. — Жаль, что не сразу выставил его за порог!

— Рамаз! Я не узнаю тебя… Вот уж не ожидала, что ты все перевернешь с ног на голову. Или мне запрещается говорить правду?! Да на твоем месте я бы как раз не впустила в дом этого наглеца! Что у тебя с ним общего? У него даже на лице написано, что он подлец!