Возмездие. Рождественский бал - [80]

Бено Бибилури, казалось, прочел мысли Маквалы и пронзил ее тем взглядом, который обычно коробит, унижает и оскорбляет женщин, но улыбнулся ей. Да, да, улыбнулся. Маквала потупилась. Ей было стыдно своей бестолковой выходки. Но интуитивно она почувствовала, что у нее появились шансы на долгожданную квартиру. Тут только она заметила, что все еще вертит в руках табакерку.

— Нравится? — Толстяк широко улыбнулся, обнажив золото зубов.

— Будь мужчиной — я отобрала бы ее у вас, — вдруг осмелела Маквала.

— А вы разве не коллекционируете драгоценности? — почему-то удивился толстяк.

— Мое хобби — украшения для волос, — улыбнулась Маквала.

— Дарю вам, берите! — У захмелевшего толстяка получилось это так естественно, что сомнений быть не могло, он бескорыстно дарит драгоценную табакерку.

— Нет, нет! Что вы! — испугалась Маквала.

— Ладно, тогда я позабочусь о пополнении украшений ваших волос. — Толстяк взял табакерку, и на лице его изобразилась такая грусть, будто он не возвращал, а терял драгоценную вещь.

Весь вечер потом Маквала почему-то думала то о толстяке, то о заместителе мэра города. Оба представлялись ей необыкновенно красивыми, могущественными личностями.

Неожиданно в зале потух свет. Это, впрочем, никого не смутило. Оставалось впечатление, что зал все еще светится тысячами бриллиантовых лучей, которые мерцали в темноте как многотысячерублевые звездочки, создавая впечатление спустившегося на землю ночного безоблачного неба. Однако причина внезапно наступившей темноты была вовсе не в желании создать у пирующих иллюзию вознесения на небеса.

Вдруг, как гром среди ясного неба, в помещение с криком и шумом ворвалась компания молодых людей.

— Многие лета нашему Манучару! Здравия ему и счастья! — кричали новоявленные гости, как видно, сильно навеселе. — Все вместе — заздравную Манучару! Ура!

За столом раздалось недружное «ура».

— А ну повторить! — не унимались парни.

Ситуация принимала скандальный характер, но тут вмешался Важа Дидидзе, который и привел всю эту хмельную компанию.

— А теперь валяйте на дудуки[17], — приказал он приятелям. И раздались протяжные звуки народной музыки.

В семье Манучара Важа Дидидзе чувствовал себя без стеснения, по-домашнему, развязно и бесцеремонно. Своим друзьям он в шутку говорил, что если даже поимеет жену Баделидзе, то и тогда обойдется. Друзья посмеивались, отлично понимая, откуда такая смелость у Важа, а к его хвастовству они давно привыкли.

Талико при появлении племянника сперва просияла от радости, но потом помрачнела: исчезла возможность кокетничать с сидящими рядом парнями. Поэтому Талико не терпелось, чтоб он побыстрее ушел отсюда.

В тот вечер Талико впервые по-настоящему оценила, насколько хороша Русудан. Правда, доходили слухи про ее всякие шашни. От людей ничто не укроется. И это ничего хорошего не сулит племяннику. Тень падет и на самого Манучара Баделидзе, которого она, Талико, сделала человеком и вывела в люди.

Когда-то и сама была увлечена им. Потом, правда, увела другая. Пришлось благоразумно смолчать, так как дело касалось личности, с которой Талико предпочитала не портить отношения. Легко примирилась с потерей любовника еще и потому, что сама была не слишком верна ему. С деловой же стороны не ожидала от него подвоха. Манучар был достаточно умен.

Вот так и прибрал к рукам «эту дрянь», как он сам величал Талико. И она старалась, из кожи вон лезла, чтоб дать любовнику власть. В последнее время он и вправду стал настолько сильным, что мог уже и без Талико устроить человека на высокий пост. Все это заставляло Талико задумываться о собственном месте в этом мире. Чувствовала приближение какой-то бури. Но предпочитала отводить мрачные мысли. Глядя на племянника и Русудан, позавидовала их красоте и молодости. И решила убедить племянника не упускать эту деву.

Талико проследила, как Манучар и Варлам Бурчуладзе вышли на балкон и о чем-то там говорили.

Манучар изливал душу.

— И как только некоторые олухи выносят сутками сидеть, закопавшись в книги? — недоумевал он.

— Да разве их существование назовешь жизнью? — подхватил Варлам, еще не понимая, о чем речь. — Прозябание, да и только! Трудятся во славу отечества. Как куры в навозе копошатся.

— Ты говоришь, а у меня тесть перед глазами. Смотреть тошно. — Манучар нервно закурил. — Святоша нашелся! Посматривает на меня с этакой нехорошей улыбочкой. Презирает, надо полагать.

— Да, дела твои, надо прямо сказать, не блестящи. — Варлам расхохотался и тоже потянулся к сигарете. — Чтобы решиться на такого тестя, надо было обладать большим мужеством. С аспидом породниться и то меньше риска.

— Тебе-то повезло. Я бы своего профессора с удовольствием поменял на Бено, даже будь он прикован к постели на долгие годы.

— Да, Бено мужик — что надо! — поддакнул Варлам.

— Орел! — поддержал Манучар. — С таким никакого горя…

Манучар сокрушенно покачал головой, приложил руку ко лбу и вздохнул.

— Тебе нездоровится? — участливо спросил Варлам.

— Что-то не по себе, сам не знаю…

— Так вызови врача, — посоветовал Варлам.

— Врач тут не поможет. Каждое дерево точит свой червь, мой Варлам. И у меня своя червоточина. Червь сомнения не дает мне покоя!