Возмездие. Рождественский бал - [37]

— Разве я не хочу счастья дочери? Зачем нам ссориться!

Лицо Пации прояснилось, как небо после ненастья, она поняла, что укротила мужа, подчинила. И, довольная победой, наградила обворожительной улыбкой. Чмокнув мужа, заботливо, чарующе-нежно прощебетала:

— Ой, про ужин забыла, ты ж у меня голодненький. — И засуетилась, завертелась, как девочка. — Сейчас черный кофе в моде! Не какой-нибудь там, а турецкий! Турецкий кофе по-турецки! Никто не приготовит его лучше меня!

Зураб вспомнил об осетрине в холодильнике, отварной курице в ореховом соусе, но и заикнуться не посмел, — упрямая была Пация, все делала так, как сама хотела, а хотела исключительно «по моде».

— Простые люди чай пьют, не уподобляться же им!

— Я бы с удовольствием выпил чаю.

— Пойми, чай пьют простые люди, — Пация презрительно скривила губы. — А для таких, как мы, в моде кофе.

Она принесла из кухни поднос с кофейными чашками, печеньем и плиткой шоколада.

— И есть надо современно, и одеваться по моде… Да, забыла сказать, Люся приходила, принесла дивную тройку!

Люся была «домашней» спекулянткой, которая снабжала семью Зураба дефицитно-модными вещами. Скромная, услужливая, сама приносила Пации дорогие вещи — знала, кому предлагать.

— Обещала достать английскую ткань на костюм Бакуру. Попробуй отказать в чем-нибудь своей Пации, знаешь, что с тобой будет? — кокетливо пригрозила Пация. — А для Натии я кольцо приобрела с изумрудом. Сомневаюсь, чтоб у какой-нибудь ее ровесницы было такое! Доченька, покажи его папочке!

О чем бы ни завела речь Пация, разговор всегда сводился к восхищению вещами, приобретенными у спекулянтки.

— А для тебя Люся обещала достать замшевые туфли и еще кое-что. Разодену тебя, молодые позавидуют! Будешь у меня как с журнальной обложки! — Пация налила Зурабу вторую чашку. — Изумительный кофе!

Зураб кинул, снова вспоминая осетрину и курицу.

— Мама, я ухожу, девочки ждут. Не волнуйся, если допоздна задержусь. — Натия захлопнула за собой дверь и простучала каблучками по ступенькам.

Стало тихо.

— Сегодня я довольна тобой, Зураб! — Пация кинулась мужу на шею, расцеловала, вымазав щеки помадой.

Зураб давно не ощущал тепла ее упругого тела и жадно поцеловал в губы. Лицо у Пации пылало, любовным жаром обдало и Зураба.

— Не представляю жизни без тебя!

— Не бойся, умирать не собираюсь.

— Что ты, что ты! Лучше самой умереть, чем тебя пережить!

— Так безумно меня любишь? — Зураб испытующе заглянул ей в глаза.

— Минуты не хочу жить без тебя, Зураб, — Пация уткнулась ему в грудь.

За долгие годы Зураб так и не привык к ее внезапным переменам.

— Хочешь объясниться в любви?

— Я счастлива! Такой бы и умереть, Зураб, дорогой!

— Зачем тебе умирать, жить куда приятней…

— Конечно, хорошо бы жить вечно, но умереть все равно придется.

— Пусть не вечно, но хотя бы долго, зачем призывать смерть!

— Я хочу умереть счастливой, вот почему.

— Какая тебе разница, какой умереть?

— Есть разница. Представь, я лежу в красивом гробу со счастливой улыбкой, на панихиде — люди со всего города, дом не вмещает всех, во дворе толпятся. Потом пышная похоронная процессия проходит по улицам, движение перекрыто, к скорбному плачу по мне присоединяются автомобильные гудки…

— А потом… Поместят тебя во тьму того света, и исчезнешь, следа не останется!

— Противный! — Пация обиженно надула губки.

— Ты действительно вообразила себя умершей? Извини, не думал разрушать приятное видение!

Пация отстранилась от него, скрылась в спальне и уже оттуда сказала сердито:

— Твоему пониманию даже это недоступно! Не представляешь, что за счастье быть красиво похороненной! Теперь я знаю, — если умру раньше тебя, не позаботишься о красивых похоронах! Какая я несчастная!

Зураб услышал всхлипы и снова подивился, до чего быстро и неожиданно меняется настроение у его Пации… «Но раньше она не плакала; видно, и капризный плач сейчас в моде», — мелькнуло у него.

Направляясь в управление, Мигриаули размышлял о разговоре с матерью.

Думая о Кетеван, вспомнил своих однокурсников, тех, кого незаметно потерял из виду. Сколько было друзей, а сейчас… Весь ушел в работу, работа развела их. Одни остались в аспирантуре, жаждут взойти на пьедестал науки, другие преподают в школе, кто-то вообще забросил историю, переключился на что-то иное, сменил специальность. Кетеван предпочла аспирантуру… Как сложатся дальше их отношения? Правильно ли он ведет себя? Ведь по-прежнему мучительно тянет к ней… В какой-то момент казалось, не жить ему без Кетеван, но, видно, не только чувство любви к женщине, пусть даже безмерное, определяет путь, который ты выбираешь. Не в одной любви смысл жизни. По какому праву она мешает ему заниматься тем, что его влечет? Она независима, почему же давит на него?

Он отмахнулся от неприятных мыслей, переключился на ждавшие его дела.

Мигриаули задержался у доски с приказами — нет ли чего нового, пробежал глазами объявления о собраниях и разных общественных мероприятиях. Потом медленно поднялся на свой этаж.

— Кого я вижу, Джуаншер! — воскликнул стоящий в коридоре человек в очках.

Мигриаули сразу узнал своего бывшего преподавателя кандидата исторических наук Тараси Мамаладзе.