Возмездие. Рождественский бал - [35]

— Никто вас не мучает. Я требую ответа в соответствии с законом.

— Поверьте, я ничего ни у кого не воровал! — Он уронил голову на стол. — Не хотел подводить ювелира, жалел, потому и не говорил правды. Вижу, себя погублю… Придется признаться, пусть ювелир сам отвечает за свою треклятую вещь.

— Не крутите! Сейчас подойдет владелец бриллианта, и после его слов ваши утратят силу.

— За что меня губите? Как для сына старался, помочь хотел. — Парсадан совсем сник, понуро опустил голову.

И стало ясно: во всем признается, укажет, от кого получил бриллиант.

— А теперь посидите в коридоре, вызовем.

Парсадан уныло побрел в коридор.

Минут через сорок в кабинете снова появился Темур.

— Ждет в коридоре, — тихо сообщил он.

— Пусть войдет.

Минуту спустя Зураб Хидурели, нервно потирая руки от волнения, говорил инспектору:

— Каюсь, зря сомневался в ваших возможностях! Молодцы, ничто от вас не укроется! — Хидурели не скрывал радости, разглядывая бриллиант. — А где мой губитель, где он?

— Похититель еще не пойман, но задержан скупщик, к которому попал бриллиант. Будьте покойны, через него найдем и вора.

— А-а, — разочарованно протянул Хидурели. — Я надеялся увидеть того, кто жаждет убить меня, — сказал он бесстрастно, но бриллиант алчно поднес прямо к глазам. Казалось, мог бы проглотить взглядом.

— Купивший бриллиант отказывается сказать, у кого он приобрел его. Вы никого не подозреваете?

— Я ночей не спал, пытаясь сообразить — кто он, мой враг, наверняка ведь знаком, коль скоро знает меня, но, увы, никого не могу заподозрить, — Хидурели скорбно покачал головой. — Не зря сказано: вор совершает один грех, а ограбленный — сотню, подозревая невиновных…

— Не знаю я этого Чометели, первый раз увидел, когда он заявился ко мне с бриллиантом, — взволнованно и опасливо говорил ювелир, длиннобородый, длинноусый старик. — Ошалел я, как увидел бриллиант, — ему цены нет! Продай я весь дом и семью в придачу, не хватит денег уплатить за такое сокровище. Не успел очухаться и рассмотреть его получше, как заявилась милиция, и я чуть в беду не угодил из-за этого остолопа!

— Из ваших слов следует, что бриллиант — собственность Чометели. Согласны?

— Да, да! Так оно и есть, правильно. — И повернулся к Темуру. — Вы же слышали, как этот негодяй сказал, что бриллиант его! Сам и подтвердил! Неужто открещивается от своих слов? Думает меня в грязные дела впутать?! Пускай в лицо скажет! Где он, при вас сверну ему башку! — негодовал ювелир, не веря, что не пострадает из-за Парсадана. — Я честный человек! Неужто не разберетесь, кто из нас обманывает?

— Успокойтесь, мы верим вам, вы свободны, — сказал Мигриаули и отпустил ювелира.

Старик встал, степенно пригладил усы, поклонился и вмиг исчез из кабинета, как ветром его сдуло.

25

Зураб Хидурели смотрел в окно — убегавшие вниз улицы и дома тонули во мраке, лишь кое-где золотились огоньки.

Дочь его Натия сидела за столом, углубившись в книгу, — готовилась к экзаменам в институт. Бакура не было дома. Будучи студентом, он считался взрослым и проводил время по своему усмотрению. В последних классах он забросил учебу, и дорога в вуз была ему заказана, однако стараниями отца он попал-таки в институт — диплом инженера был обеспечен, хотя математика ему не давалась. Бакура это мало заботило, институт ровным счетом ничего не значил для него, он был глубоко безразличен к науке, знаниям, а любящий отец дорожил покоем сына да и своим больше всех наук на свете. Сам не переживал и сыну не отравлял жизни. Добрые, щедрые родители должны радовать и ублажать детей. Поэтому и Бакур слыл в институте самым добрым и щедрым студентом. И друзья у него не переводились, хорошие друзья. Бакур все свое время проводил в ресторане, но отец не сердился, — что делать, любит мальчик кутежи, нравится ему развеселая жизнь. «Пусть развлекается и веселится назло другим!» — говорил себе Хидурели и вынашивал радужные планы о безоблачном будущем своего отпрыска.

— О чем ты задумался, Зураб? — поинтересовалась Пация.

Зураб повернул голову к жене — губы ее слегка кривила лукавая улыбка.

— О делах своих.

— А я думала, о дочери! У Натии вступительные экзамены на носу.

Зураб опустился в кресло и закурил, размышляя теперь о том, как повести разговор с Пацией, чтобы не испортить ей настроения и не лишить себя покоя и сна.

Пация отличалась довольно тихим нравом, но с некоторых пор заметно изменилась, давила на него, добиваясь чего-нибудь, и, если он не подчинялся, доводила до белого каления. Днем еще ничего, он уходил из дому, спасаясь от ее наскоков, отвлекался, но ссора вечером сулила бессонную ночь — Зураб отлично знал это, не одну ночь промучился.

— О чем ты все-таки думаешь, Зураб? — не отставала Пация.

Зураб не торопился ответить, чтобы ненароком не сорвалось с языка непродуманное слово, способное распалить ее.

— Учти, Натия поступит только в консерваторию, — категорично изрекла Пация, сдвинув брови. — Нынче консерватория в моде. Чем моя дочь хуже других, чем не вышла моя лапочка, моя радость?! Хотела бы знать, кто лучше моей детки, кто больше нее достоин консерватории!

— Поражаешь меня, Пация! Девочка года три как пальцем не касалась клавишей, а тебе в консерваторию угодно отдать ее?!