Возмездие Эдварда Финнигана - [85]

Они попрощались в аэропорту Бромма. Эверт Гренс попросил Свена и Хермансон ехать прямо домой, взять отгул на оставшийся день, а потом за выходные попытаться все забыть, провести их с людьми, которые им дороги и близки. Свен проворчал, что как же, возьмешь тут отгул с таким начальником, как Гренс, и они даже сумели немного посмеяться этой шутке, прежде чем он забрался в такси: весь путь от аэродрома до дома в Густавсберге оплачен стокгольмской полицией.

Он давно уже не видел свой дом днем в будни.

Свен позвонил и попросил Аниту вернуться домой немного раньше, а Юнаса остаться дома, а не бросать, как обычно, ранец в прихожей и, схватив коньки, мчаться на каток. Пусть в эту пятницу они хоть чуть-чуть побудут семьей. Вместе. Единственные близкие ему люди, а больше ему никого и не надо.

Но все вышло не больно удачно.

Свен обнял их, еще не успев снять пальто, они сидели за столом в кухне и пили апельсиновый лимонад с булочками с корицей. Они посмотрели последние фотографии, которые Юнас принес из школы, и громко засмеялись, когда Свен достал свои школьные фотографии и они их сравнили. Юнас упал на пол, давясь от смеха, когда понял, что коротышка с длинными светлыми волосами с левого края снимка — это его отец, в том же возрасте, что и он теперь.

Но это не помогло.

Свен чувствовал, как оно подступало с самого утра. Когда они вдоволь насмеялись над мальчишкой, не желавшим стричься, он больше не мог сдерживаться. И расплакался. Слезы текли по щекам, и он не хотел их скрывать.

— Ты что, папа?

Анита смотрела на него. И Юнас тоже.

— Не знаю.

— Что случилось?

— Не могу объяснить.

— Что случилось, папа?

Он посмотрел на Аниту. Как объяснить ребенку то, что и взрослому-то не понять? Она пожала плечами. Она не знала. Но не останавливала его.

— Это из-за одного мальчика. Поэтому я так расстроился. Такое иногда случается, и это ужасно, особенно если у тебя тоже есть сын.

— Какой мальчик?

— Ты его не знаешь. Его папа, может быть, скоро умрет.

— Ты точно знаешь?

— Нет.

— Я не понимаю.

— Он живет в другой стране. Ты знаешь, в США. Там многие считают, что он убил другого человека. И там… там убивают людей, которые совершили убийство.

Юнас снова уселся на табурет и допил остатки сладкой оранжевой газировки. Он смотрел на своего отца, как смотрят дети, когда они чем-то очень недовольны.

— Я не понимаю.

— И я тоже.

— Я не понимаю, кто же их убивает?

Свен Сундквист гордился вопросами сына, выходит, мальчик научился думать самостоятельно, научился задаваться вопросами, вот только разумных ответов на них отчаянно не хватает.

— Государство. Страна. Не могу лучше объяснить.

— А кто решает, что он должен умереть? Ведь кто-то должен принять решение. Так?

— Присяжные. И судья. Ты же знаешь, в суде, ты видел по телевизору.

— Присяжные?

— Да.

— И судья?

— Да.

— А они люди?

— Да. Они люди. Обычные люди.

— Тогда кто же убьет их?

— Их никто не убьет.

— Но раз они решают, что кто-то должен быть убит, значит, они его убивают. И тогда их тоже должны убить. Кто это все сделает, папа? Я не понимаю.

Эверт Гренс прямо из аэропорта Бромма поехал в Крунуберг, в полицейское управление, рядом на заднем сиденье ожидавшего их микроавтобуса примостилась Хермансон. Гренс понятия не имел, что станет делать на работе. Он съел в кабинете обед — две булочки с сыром и упаковка апельсинового сока, купленные в автомате, что стоял в коридоре. Гренс позвонил в санаторий и поговорил с дежурной в приемном покое, та сообщила, что Анни спит, устала после обеда и уснула прямо в кресле-каталке, с ней все в порядке, она чувствует себя хорошо, выглядит умиротворенной, голова склонилась на одно плечо и через дверь слышно легкое похрапывание. Потом Гренс сидел перед кипой текущих уголовных дел, которые неделю пролежали в забвении, полистал парочку: жестокое избиение водителя, показавшего другому водителю средний палец в самый час пик на Хамнгатан, а потом оттуда уехавшего, убийство в Ворберге с помощью чилийского лассо, причем свидетели утверждают, что ничего не видели, и серия допросов через переводчика, который едва отваживался переводить, — все это лежало тут и протухало по мере того, как таяли надежды взять преступников.

Надо бы ему пойти домой. Здесь покоя не найти. Гренс обошел комнату, включил свою музыку. Нет, не пойдет он домой.

Кто-то постучал в дверь.

— Разве я не отправил тебя домой?

Хермансон улыбнулась, услышав его сердитый голос, спросила, можно ли ей войти, и зашла, не дожидаясь ответа.

— Отправил. Но что толку? Не могу я идти домой после такого. Что я с этим дома буду делать? От такого не отделаешься в квартирке, снятой вподнаем.

Хермансон присела на свое обычное место посередине его большого потертого дивана. Она выглядела усталой, ее молодые глаза постарели за это утро.

— Как это?

Она сглотнула, посмотрела в пол, а потом на своего начальника.

— Помнишь теорию Огестама о том, что два процента сидящих в тюрьмах невиновны или осуждены ошибочно?

Красавчик-прокурор. Хорошо, что он отпустил его сегодня.

— Это старая истина.

— Я навела справки у кое-кого из так называемого Department of Rehabilitation and Correction штата Огайо. Только там, в штате Огайо, в Death Row сидят двести девять человек, приговоренных к смерти, и ждут своей казни. Двести восемь мужчин и одна женщина. Если верить этой теории, то четверо из них будут казнены невиновными. Эверт, посмотри на меня, ты понимаешь, что я говорю? Если хоть раз подтвердится, что это правда, что казнят невинного, то, значит, справедливости нет вовсе. Понимаешь?