Возмездие Эдварда Финнигана - [84]

Дом был готов, и мальчик повернулся к мужчине, который только что заговорил с ним.

— Спасибо.

Оскар рассеянно улыбнулся и отвернулся снова. Рубен догадался, что он сказал ему что-то вроде thank you.[18] Он посмотрел на Хелену, она рассмеялась, легко и неожиданно громким смехом, странно контрастирующим со всей ситуацией.

— Он у нас двуязычный. Я всегда говорила с ним по-шведски, а Джон — по-английски. Нам казалось, так лучше, чтобы у него естественным образом было два родных языка. Так что вы можете разговаривать друг с другом.

Рубен Фрай присел за длинный детский столик перед пестрым индейским вигвамом и просидел так два часа. Прожить шесть лет за оставшееся утро было непросто и порой столь же мучительно, сколь легко и приятно оказалось в один миг принять друг друга. Фрай избегал вопросов мальчика, которые тот задавал время от времени: знает ли он, где его папа, когда папа вернется, почему его нет.

Они пообедали вместе в ресторане отеля, а потом поднялись по лестнице в его номер. Оскар лег на кровать и стал смотреть мультик по какому-то детскому каналу, рисованные персонажи все были на одно лицо, а Рубен и Хелена сели в кресла в глубине комнаты и тихо разговаривали.

Рубен Фрай рассказал о сыне, который вырос в Маркусвилле один с отцом, и как с ним в юности не было сладу, об агрессивности, которая бралась неизвестно откуда, и о том, что сын по решению суда дважды на непродолжительный срок попадал в исправительную школу за драки. Все это было непросто, и Джон порой бывал не слишком симпатичным.

Рубен крепко держал свою невестку за руки.

Этот багаж Джона — уголовное прошлое — обернулся против него, когда дочку Финниганов нашли убитой в спальне родителей.

Он не убийца.

Рубен на миг забыл об Оскаре, сидевшем перед телевизором, и повысил голос.

Он никакой не убийца.

Джон просто был молодым балбесом, и у него без сомнения был роман с Элизабет Финниган, и в тот день они занимались сексом, вот его следы и обнаружили по всему дому, но это не делает его убийцей.

Рубен Фрай признался жене своего сына, что он сторонник смертной казни, что он голосовал за нее на всех выборах, с тех пор как стал совершеннолетним, и будь Джон виновен на самом деле, то заслуживал бы смерти. Но Рубен был уверен, и юристы, которых он после попросил изучить материалы дела, все подтверждали, что он прав: в деле — куча пробелов, есть только длинная цепочка косвенных улик, но ничего больше.

Рубен рассказал ей о побеге.

Хелена Шварц слушала и видела, что отрывочные воспоминания Джона совпадают с тем, что она только что узнала.

Значит, на допросе он рассказывал правду.

Он тогда тоже сказал, что был невиновен.

Хелена крепко сжала руки полного мужчины, посмотрела на своего сына, который почти заснул на неразобранной кровати под знакомые звуки из телевизора, она не решалась подумать о том, где сейчас ее муж.

Ничего более возмутительного, чем это намеренное унижение Джона Шварца, Эверт Гренс в жизни не видел. За тридцать четыре года работы в полиции ему приходилось расследовать самые невероятные преступления, порой трудно было поверить, что их мог совершить человек, он встречал людей настолько порочных, что их трудно было и людьми-то назвать. Всего пару лет назад, когда он, увидев на вскрытии половые органы пятилетней девочки, развороченные металлическим предметом, подумал, что человека невозможно изнасиловать с большей жестокостью.

Но это было не менее жестоко.

Дело не в физической боли, не в физических последствиях того, чему они стали свидетелями: Шварц выстоял голым на пятнадцатиградусном морозе и ветру и смог вынести то, что ему засовывают свечи в задний проход, а потом ведут босого по асфальту.

Но сразу стало ясно, кто на самом деле был насильником.

Человек, совавший острые металлические предметы в лоно маленькой девочки, был больным безумцем, которого следовало держать за решеткой, Гренс был в этом уверен, — так же как и всякого насильника. В том мире, в котором пытался жить Эверт Гренс, каждый человек, сознательно совершивший насилие, должен понести наказание. Это простое правило, а когда случалось такое, чему трудно найти объяснение, все же можно было предположить, что это дело рук больных людей из числа тех, кого ему не раз приходилось задерживать.

Но вот такое…

Это явно были здоровые люди, на службе у власти, которая им платит и дает приказ.

Унижать.

Как можно сильнее.

Когда мы снова заполучим его, следует раздеть его прямо на улице, пусть его голый член рассматривают все, кому не лень, заставьте его наклониться вперед, и мы засунем ректальную свечку ему в зад, а потом напяльте на него памперс, пусть знает, что мы на него смотрим, пусть поймет, что государство, если захочет, может изнасиловать кого угодно.

Эверт Гренс смотрел в иллюминатор, на облака, такие белые и легкие, когда сквозь них пролетаешь.

Он ни разу не встречал более безликого преступника. Власть. Государство. На этот раз объяснение о психе-одиночке не годится; государство — есть соглашение избирателей, народа.

На обратном пути никто из них не проронил ни слова.

Они слушали музыку через маленькие наушники и листали утренние газеты, лежавшие на столике с момента отлета из Швеции. Гренс, Сундквист, Хермансон старались даже не смотреть друг на друга, боясь, что кому-то захочется поговорить.