Возмездие Эдварда Финнигана - [39]

Гренс поднялся.

Такое ощущение, что у него дырка в спине.

Он посмотрел на будильник, стоявший на другом конце письменного стола.

Возможно, он и поздновато позвонил Свену, Хермансон и Огестаму, но они его поняли и через час, ровно в семь, будут сидеть в этом кабинете и слушать его рассказ о том, что он прочел за эту длинную ночь — ничего подобного они в жизни не слыхали.

Они все пришли заранее.

Эверт Гренс с довольным видом посматривал на них, пока они рассаживались. Глаза у всех были усталые, лица еще бледнее, чем обычно зимой. Огестам явился первым, он был растрепан, а ведь обычно пробор у него безукоризненный.

— Джон Шварц, — проговорил Гренс тихо.

Только эти два слова. Такая отличная история. Он словно хотел подержать публику в напряжении.

— Он мертв.

Их лица, Гренс с удовольствием отметил на них недоумение. Закричали бы, что ли, что он голову им морочит или что, — но, может, просто устали и толком еще не врубились.

— Вчера, Эверт, я ведь видел…

Эверт Гренс махнул рукой на Свена: сиди и слушай.

— Он все еще лежит там в своей камере в Крунубергской тюрьме. — Гренс указал на стену у себя за спиной, тюрьма была в той стороне. — И можно сказать, чувствует себя неплохо. Для человека, который умер почти шесть с половиной лет назад.

— Гренс, о чем ты толкуешь? — Прокурор Ларс Огестам поднялся с места, ему не сиделось.

— И ты, Огестам, тоже сядь.

— Прежде объясни, что ты имеешь в виду.

— Вот ты сядь, и я объясню.

Эверт улыбнулся. Подождал.

— Когда ты сядешь, я объясню тебе, почему иногда полезно прислушаться к собственной интуиции.

Огестам огляделся вокруг и снова сел.

— Джон Шварц умер, пока ждал исполнения своего смертного приговора в тюрьме в Маркусвилле — какой-то дыре в Южном Огайо.

Снова их лица. Все такие же непонимающие.

— Тогда его звали Джон Мейер Фрай. Он больше десяти лет просидел в Death Row, осужденный за убийство шестнадцатилетней девушки. Он умер в своей камере от чего-то, что, кажется, называется кардиомиопатия. — Гренс пожал плечами. — Это когда сердце всё увеличивается и увеличивается, пока полная хана не наступит.

Он потянулся к стакану с водой, стоявшему на письменном столе рядом с будильником. Выпил, налил снова, и так — пока в графине не осталось ни капли.

— Кто-нибудь хочет воды?

Они покачали головами.

Он снова выпил, три глотка, и стакан пустой.

— Джон Шварц, он же John Doe, — это, таким образом, Джон Мейер Фрай. Умерший американский гражданин.

Он улыбнулся.

— Друзья мои, мы совершили нечто небывалое.

Улыбка стала еще шире.

— Мы упекли за решетку труп.

Часы на башне церкви Хедвиг-Элеоноры пробили семь, когда Торулф Винге распахнул входную дверь здания на Нюбругатан и вышел на легкий, но промозглый ветерок. Как обычно, несколько шагов на ту сторону улицы, и кружка свежевыжатого апельсинового сока в кафе, где уже спозаранку пахнет булочками с корицей.

Кошмарное выдалось утро!

В половине пятого он закончил срочный разговор с Вашингтоном, из министерства иностранных дел звонок переключили на его домашний номер. Государственный секретарь по международным делам Винге за годы службы привык к такому. Ничего необычного в том, что порой выпадают подобные ночи: есть вопросы, требующие незамедлительного ответа, и распоряжения, которые надо отдать, не дожидаясь утра.

Но такого еще ни разу не случалось!

Американский заключенный, приговоренный к смертной казни, скончавшийся в камере в Death Row в ожидании исполнения приговора. Человек, который умер и похоронен шесть лет назад, теперь вдруг оказывается в Крунубергской тюрьме в Стокгольме.

Торулф Винге шел от Нюбругатан к Эстермальму, к центру города и площади Густава-Адольфа, где располагалось министерство иностранных дел. Пару лет назад ему исполнилось шестьдесят, но он был в хорошей форме — стройный, спина прямая, волосы все еще густые и темные. Винге работал непрерывно, однако, в отличие от тех, кто постепенно сгорал от нехватки отдыха и времени на восстановление сил, оставался молодым и деятельным именно благодаря этим долгим часам, они были для него как воздух, кроме них, у него мало что было.

Он отпил сока с большим количеством мякоти, вдохнул зимний воздух и опять вернулся мыслями к тому длинному разговору и удивительной информации. Постепенно у него начало складываться решение. Вот так часто бывало: если что-то случалось, он шел размеренным шагом и искал решение, и умел находить его, это было известно и ему, и его сослуживцам.

Но этот случай может обернуться чертовскими неприятностями.

Пропавший заключенный, преступник, избежавший наказания, разгуливал себе преспокойно на свободе, и вот снова оказался за решеткой.

Но не в этом даже дело.

Тут вопрос престижа, дело принципа, все символично, можно сказать.

Преступление и наказание, американское общество особо чтит право жертвы на возмездие. За последние годы там понастроили новых тюрем, и это еще только начало: все эти губернаторы, сенаторы и даже президенты побеждали на выборах благодаря тому, что обещали ужесточить наказания и таким способом остановить раскручивающуюся спираль насилия. Человек, который сейчас сидит в шведской тюрьме, — значительная и опасная фигура для политиков, которые мечтают быть переизбранными. Его любой ценой захотят вернуть на родину, в его камеру, а потом казнят под аплодисменты народа и властей, око за око — вот закон, который правит там.