Возлюбленная кюре - [59]

– Поднимусь на чердак за вином. Белое, не слишком крепкое… Оно поможет нам успокоиться и собраться с мыслями.

Едва кюре удалился, как в дом вошел еще один посетитель, весьма достойного вида мужчина, и поспешил представиться:

– Доктор Колен де Салиньяк. А вы, полагаю, родственники несчастной Анни? Я увидел наемный экипаж с эмблемой ангулемской почтовой станции и догадался, что это должен быть кто-то из семейства Менье.

– Я сын мадам Менье, – объяснил Эрнест. – А это мой зять Патрис Герен, муж моей сестры Эльвины.

Лица у приезжих были печальные, и доктор не мог не проникнуться к ним сочувствием.

– Я лечил вашу матушку и сделал все, что было в моих силах, но она, к сожалению, слишком много пила. Злоупотребление спиртным вредит здоровью и разрушает печень, это всем хорошо известно. Анни быстро впала в состояние бреда и отказывалась от лекарств, в том числе и от опийной настойки, а если что-то и принимала, то моментально начиналась рвота и все выходило наружу. Думаю, ее ничего уже не могло спасти. Видя ее в таком состоянии, я пришел к выводу, что у нее перитонит – фатальное заражение брюшной полости.

Открытый взгляд и изысканная речь доктора, которому, по всей вероятности, незачем было лгать, произвели на Эрнеста благоприятное впечатление, но сомнения остались при нем.

– В письме отца Шарваза речь идет о кровоизлиянии в мозг, доктор! – воскликнул он.

– И это кровоизлияние стало результатом общего ослабления организма несчастной.

Вернулся Шарваз с кувшином. Поздоровавшись с Коленом де Салиньяком, он принес для него табурет.

– Господа, мой друг доктор наверняка сказал вам то же самое, что и я, – проговорил он печально. – Добавлю только, что за Анни ухаживали заботливо и со всем старанием. Я проводил у ее постели столько времени, сколько мог, надеясь, что она поправится. И две ночи подряд я не спал и давал ей пить, когда она просила!

Этот поток слов заставил Эрнеста растеряться. Понял он и то, что дальнейшие расспросы и пререкания бессмысленны. Мать умерла, так и не увидев его перед смертью. И даже не попросила, чтобы он приехал… И уже это одно удивляло его до крайности.

– Последнее, о чем я хочу спросить… – проговорил он. – Почему мама, если ей было так плохо, не попросила, чтобы к ней позвали нас, ее детей? Насколько я ее знаю, она бы захотела с нами попрощаться, особенно если бы думала, что умирает!

– Она была не в себе, мсье, – дружелюбным тоном ответил доктор. – Поймите, когда человек испытывает острую боль, он забывает обо всем на свете.

Патрис Герен поднялся первым, Эрнест последовал его примеру.

– Господин кюре, вы говорили что-то о понесенных вами расходах. Прошу, передайте мне список.

– У меня еще не было времени этим заняться. Я включу в него расходы на лечение и захоронение и отошлю вам в Ангулем, – ответил Шарваз.

Больше говорить было не о чем, и посетители откланялись. Можно было, конечно, переночевать в трактире в Мартоне, но Эрнест с зятем предпочли вернуться в Ангулем.

* * *

Обратный путь холодной и ветреной ночью оставил после себя жуткие впечатления. Фонари на оглоблях едва освещали грязную дорогу, и приходилось постоянно напрягать зрение, чтобы не пропустить развилку или свернуть в нужную сторону на перекрестке.

Разговаривали мужчины меньше, чем по пути в Сен-Жермен. Им было о чем поразмыслить: столько вопросов, сомнений, предположений… Но к тому времени, как экипаж въехал в освещенный фонарями Ангулем, мысли Эрнеста прояснились.

Скоро они прибыли на улицу Леонар-Жарро, и он смог обнять сестру. Помимо родителей Патриса, компанию ей составляла супружеская чета, с которой Герены были особенно дружны. Они пришли утешить Эльвину в горе. Стараясь справиться с волнением, Эрнест подробно рассказал о визите в пресбитерий и о том, что им удалось узнать. Патрис, в свою очередь, описал кюре и доктора.

– А что стало с сундуком, в котором мама хранила свои вещи? – спросила Эльвина.

– Я о нем забыл, – ответил брат. – Но ты не волнуйся, нам все равно придется еще раз туда ехать. Час был поздний, поэтому на кладбище мы не попали.

Все стали обсуждать услышанное, и многие факты, которые при иных условиях могли бы попросту забыться, привлекли к себе внимание.

– Мне показалось странным, – начал Патрис, – что письмо датировано седьмым числом, хотя Анни умерла днем шестого декабря, а не седьмого. Кюре говорит, что ошибся. Но что еще хуже – ее похоронили седьмого! То ли кюре и правда запутался в числах, то ли он что-то скрывает.

– Мне это тоже не понятно, – подхватил Эрнест. – Согласитесь, Шарваз должен был нам сообщить. А получается, что он намеренно пытался скрыть от нас ее состояние!

– А я думаю о том, можно ли вообще доверять такому человеку! – вскричала взволнованная Эльвина. – Мама ведь рассказывала, что у кюре роман с женой доктора!

Ее свекор и свекровь, для которых услышанное стало новостью, громко выразили свое удивление и возмущение.

– Это чистая правда, – подтвердил Эрнест. – Она видела их вместе в постели. И кто знает, на что вообще способен священник, погрязший в грехе прелюбодеяния!

– Я согласен с Эрнестом, – сказал Патрис. – Этот Шарваз мне совершенно не понравился. Он изображает любезность, но взгляд у него ледяной! И он явно чувствовал себя не в своей тарелке.