Вожаки комсомола - [130]

— На людях и смерть не страшна!

Когда же недуг скручивает окончательно, он тоже не остается наедине: к нему приходят люди.

Это было как-то днем. К Александру Максимовичу заглянули друзья. Он лежал в постели и что-то записывал в тетради. Рядом с ним — раскрытый учебник по высшей математике. И вообще в комнате всюду книги, брошюры, рукописи.

Он приподнялся, заволновался:

— Здравствуйте! Проходите, пожалуйста, товарищи… Садитесь поближе…

Пожал каждому руку. Его глаза горели молодо, весело.

— Рад, что пришли, — сказал он и глянул на Олену Савицкую, державшую в руках толстую папку и маленький букетик полевых цветов. Заметив его внимательный взгляд, она проговорила:

— Я снова принесла вам материал, — и потом, смутившись, сказала: — А это вам… от полтавчан…

Она встала, нашла стакан и поставила на подоконник нежные голубые васильки.

Александр Максимович был счастлив и даже растерялся от такого неожиданного подарка, потом тихо сказал:

— Спасибо!.. Передавай от меня всем дружеский привет. Интересно, откуда узнали, что я люблю васильки?..

— А это секрет, — пошутила она, а потом рассказала: — Сегодня на совещании были девчата из Полтавы. Спрашивали о вас… и передали. Рассказывали: когда вы приезжали в том году в их район на уборку урожая, такие же цветы всегда стояли у вас в комнате… И решили привезти их на память о нашем селе…

— Выходит, помнят, — тихо и задумчиво проговорил он. И, наверное, что-то вспомнил, так по всему было заметно, что ему сейчас тяжело думать о прошлом, когда он был весь в движении, исходил пешком и изъездил всю Украину. Он сдерживал себя, чтобы не волноваться, и это стоило ему немалых усилий. Наконец, сказал: — Как больно и обидно, когда ты прикован к постели… Кажется, эа один час, чтобы опять побывать сейчас среди хлебов, на шахтах, отдал бы полжизни…

Кто-то подхватил учебник, сползавший с постели на пол. Он заметил это и, словно вспомнив что-то, добавил:

— Вот бьюсь, бьюсь и никак не могу осилить одно уравнение по высшей математике. Целую ночь бился, и ничего не вышло: такое упрямое уравнение. Только теперь понял, что это за сложная штука. У нас была другая высшая математика: железнодорожные мастерские, патрулирование по ночным улицам, стычки с бандитами, заготовка дров и конфискация у кулаков хлеба для голодающих… А тут совсем иное требуется — не те знания… Жду консультанта-профессора. Прекрасный он человек, всегда поможет…

По желтизне лица, синякам под глазами можно было догадаться, что Александр Максимович, несмотря на большие физические страдания, много работает.

Но вот в дверь постучали.

— Входите! — пригласил Александр Максимович, и в комнату вошел его знакомый — профессор.

И так каждый день у него людно, идет напряженная работа, учеба.

Уходя от него, друзья получали большие, пухлые папки переработанных материалов, которые надо было передать работникам ЦК, а также просьбу присылать ему новые бумаги и справки для работы.

А болезнь все наступает.

На помощь приходят врачи — лучшие специалисты страны. Подозревают, что у него хроническое заражение крови — сепсис, но окончательно ничего определенного о болезни сказать не могут. Советуют поехать лечиться за границу. По решению ЦК ВКП(б) Александра Максимовича посылают на лечение.

Получен заграничный паспорт.

«Может, там одолеют ледяную скованность моего тела», — думает он и, попрощавшись с семьей, едет с надеждой на выздоровление.

Тогда из далекой Германии в Харьков приходили от него письма жене. Она сразу не отваживалась вскрывать их. Что там, в этих продолговатых конвертах? Может быть, ему стало уже легче, может быть, отступает недуг? Еще теплится какая-то надежда на лучшее! А если ему стало хуже?.. И Александра Григорьевна дрожащими руками разрывает конверт.

«Берлин, 19. VIII. 1932 года.

Здравствуй, Шурочка!

Лежу в клинике профессора Зауэрбруха. Пока что положили на исследования. Дела мои, по сути, стоят на месте, первый консилиум решил, что у меня костный туберкулез… решили проверить этот диагноз с другими авторитетными врачами. Повели меня к профессору Зауэрбруху, и тот категорически отклонил диагноз — костный туберкулез, считая, что у меня туберкулезный ревматизм, и предложил мне лечь к нему в клинику на два месяца, с гарантией, что за это время он меня вылечит…

Пока что… тоска страшная. А потом какое-то дурное нервное состояние.

Ну ничего, Шурик, мое желание быть здоровым, приносить пользу и любить тебя и деток сделает меня здоровым. Мне очень тяжело, что тебя и детей нет вблизи меня, я бы просто ожил и быстро поправился…»

Иногда закрадывается в душу сомнение: выздоровеет ли, переборет неотступную болезнь? Но Александр Максимович гонит его от себя, держится.

«Берлин, 13.IX. 1932 года.

…Я одинок, и мне часто нестерпимо трудно, я начинаю думать о всяких неприятностях, раскисаю, чувствую себя разбитым, в голову лезут мрачные мысли.

Все меня спрашивают — почему вы грустный, вам что — хуже? И вот тогда я начинаю думать о самом лучшем в моей жизни. Это о тебе и Родине. Перед моими глазами проходит все то, что называют счастьем и любовью к тебе и к Родине. И чувствую, как что-то легкое, хорошее, радужное переполняет мне грудь.