Воздушные змеи - [44]

— Не знаю, докуда дойдут немцы, но во что бы то ни стало надо будет сохранить связь с Перигором. Без трюфелей и гусиной печёнки «Прелестный уголок» пропал. Хорошо ещё, что Испания сохраняет нейтралитет: только из Испании я получаю шафран, достойный своего имени.

— Думаю, он тоже обезумел, — сказал дядя с уважением.

На дороге перед садом стояло три танка, а у входа, под цветущими магнолиями, самоходная установка. Я ждал, что меня окликнут, но немецкие солдаты даже не посмотрели на меня. Я пересёк вестибюль; ставни в «ротонде» и на «галереях» были закрыты; два немецких офицера сидели за столиком, склонившись над картой. Марселен Дюпра сидел в тени с господином Жаном, старым восьмидесятилетним виночерпием, который пришёл, видимо, для того, чтобы оказать моральную поддержку хозяину всеми покинутого «Прелестного уголка». Дюпра, скрестив руки на груди и высоко подняв голову, но со слегка блуждающим взглядом, говорил громко, как бы желая, чтобы слышали немецкие офицеры:

— Я считаю, что год обещает быть хорошим; может быть, это будет один из лучших; только бы внезапный дождь не побил виноградники.

— Во всяком случае, начало хорошее, — отвечал господин Жан, улыбаясь всеми своими морщинами. — Франция запомнит урожай сорокового года, чувствую, что это будет один из лучших. Я отовсюду получаю хорошие вести. Из Божоле, со всей Бургундии, из Борделе… Никогда ещё не было таких хороших вестей. В этом году вино будет крепче, чем за всю историю наших виноградников. Оно всё выдержит.

— На памяти французов не было такого июня, — признавал Дюпра. — Ни облачка. Лилии зацвели, и через девяносто дней всё будет как надо. Есть такие, которые не верят и говорят, что такая хорошая погода не может стоять долго. Но я верю в виноградники. Во Франции всегда так было. В одном проигрывали, в другом выигрывали.

— Конечно, с эльзасскими винами покончено, — сказал господин Жан.

— А карта вин без эльзасского — это национальное бедствие, — согласился Дюпра, слегка повысив голос. — Заметь, у меня в погребе достаточно, чтобы продержаться четыре года, даже пять лет, а потом можно надеяться, что получу новые… Я видел одного человека, он приехал от Пуэна из Вьена; вроде бы там дела обстоят как нельзя лучше, виноградники побили все рекорды. Говорят, они держатся даже на Луаре. Франция — необыкновенная страна, старина Жан. Когда кажется, что всё потеряно, вдруг видишь, что главное остаётся.

Господин Жан поднял руку, чтобы вытереть слезу среди морщин:

— О да. Это я вам говорю, месье Дюпра: когда через несколько лет будут вспоминать сороковой год, то скажут: такого года больше не увидишь. Я знаю людей, которые смотрят на свои виноградники и плачут, так они хороши!

Оба немецких офицера по-прежнему изучали карту. Я думал, что это их военная карта Франции. Я ошибся. Это была действительно карта Франции, но в виде меню «Прелестного уголка»: «Мясо на пару с трюфелями „Марселен Дюпра“, филе с эстрагоном, кролик в малиновом уксусе по-нормандски, ракушки по-дьепски». Я знал меню наизусть, вплоть до белых грибов с сидром. Я смотрел на двух немецких офицеров, и мне вдруг показалось, что война ещё не проиграна. Один из офицеров встал и подошёл к Дюпра.

— В следующую пятницу генерал, командующий немецкими войсками в Нормандии, а также его превосходительство посол Отто Абец и ещё четырнадцать персон желают здесь завтракать, — сказал он. — Его превосходительство Абец часто бывал у вас до войны и шлёт свои наилучшие пожелания. Он надеется, что «Прелестный уголок» не посрамит свою репутацию. Господин посол окажет вам в этом отношении любую необходимую помощь. Он поручил нам пожелать вам успешно продолжать свою работу.

Дюпра посмотрел на него в упор:

— Передайте вашему генералу и вашему послу, что у меня нет служащих, нет свежих продуктов и я не уверен, что смогу продержаться.

— Это приказ высокого командования, месье, — сказал офицер. — В Берлине желают, чтобы всё шло как прежде, и мы намереваемся сохранить то, что составляет славу и величие Франции, — в первую очередь, разумеется, её кулинарный гений. Это слова самого фюрера.

Оба офицера щёлкнули каблуками перед хозяином «Прелестного уголка» и удалились. Дюпра молчал. Вдруг я увидел, что на его лице появилось странное выражение, смесь ярости, отчаяния и решимости. Я не говорил ни слова. Господин Жан забеспокоился:

— В чём дело, Марселен?

Тогда я услыхал от Марселена Дюпра слова, которые никогда ещё не срывались с его уст.

— Дерьмо собачье, — глухо произнёс он. — Что они думают, эти сучьи потроха? Что я наделаю в штаны? У трёх поколений Дюпра был девиз: «Я выстою».

Он объявил, что на следующей неделе «Прелестный уголок» снова откроется. Но вокруг нас поражение следовало за поражением: с минуты на минуту ожидалась капитуляция Англии, и были часы, особенно ночью, когда мне казалось, что всё пропало. Тогда я вставал и шёл к «Гусиной усадьбе». Я перелезал через стену и ждал Лилу на каштановой аллее, и каменная скамья, давно уже пустая и холодная в лунном свете, по-дружески нас принимала. Я забирался внутрь через одно из больших окон террасы, которое разбил, поднимался на чердак и прикасался к глобусу, проводя пальцем по линиям, намеченным Тадом для будущих исследований. Бруно садился за рояль, и я слушал полонез Шопена — я слышал его так отчётливо, как если бы безразличное молчание наконец сжалилось. Я ещё не знал, что и другие французы начинают, как и я, жить памятью и что ушедшее, казалось, навсегда может ожить и проявиться с такой силой.