Воздушные змеи - [43]

Тем не менее я был уверен, что Лила жива. Я даже более ясно ощущал её присутствие рядом со мной, это было как бы предчувствие.

В начале апреля мадам Жюли на несколько дней исчезла. Она вернулась с повязкой на носу. Когда повязку сняли, оказалось, что нос Жюли Эспинозы утратил горбинку и стал прямым, даже укоротился. Я не задавал ей вопросов, но при виде моего удивления она сказала:

— Нос — первое, на что будут смотреть эти сволочи.

В конце концов я так уверовал в её правоту, что, когда немцы прорвали фронт в Седане, я не был удивлён. Я не удивился также, когда через несколько дней она послала меня пригнать из гаража её «ситроен». Вернувшись, я зашёл к ней в комнату и застал её сидящей среди чемоданов с рюмкой коньяку в руке; она слушала радио, которое возвещало, что «ничего не потеряно».

— Хорошенькое «ничего», — сказала она. Она поставила рюмку, взяла собачку и встала:

— Ладно, поехали.

— Куда?

— Мы немного проедем вместе, потому что ты вернёшься в Нормандию и нам немного по пути.

Было второе июня, и на дорогах не наблюдалось никаких признаков нашего поражения. Всё выглядело мирно в посёлках, через которые мы проезжали. Сначала вёл я, потом госпожа Эспиноза сама села за руль. На ней было серое пальто, шляпа и косынка сиреневые.

— Где вы будете скрываться, мадам Жюли?

— Я совсем не буду скрываться, дружок. Находят именно тех, кто скрывается. У меня два раза был сифилис, так что нацисты меня не напугают.

— Но что же вы собираетесь делать?

Она слегка улыбнулась и не ответила. В нескольких километрах от Верво она остановила машину.

— Ну вот. Здесь мы прощаемся. Это не очень далеко от тебя, так что не заблудишься. Она обняла меня:

— Я дам тебе знать. Скоро понадобятся такие мальчики, как ты. Она прикоснулась к моей щеке:

— Ну, отправляйся.

— Неужели вы опять скажете, что у меня взгляд смертника?

— Скажем так: у тебя есть то, что надо. Когда умеешь, как ты, любить женщину, которой нет рядом, возможно, сумеешь любить и нечто другое… чего тоже не будет, когда нацисты за это возьмутся.

Я вышел из машины и взял свой чемодан. Мне было грустно.

— Скажите хотя бы, куда вы едете!

Машина тронулась. Я стоял посреди дороги, спрашивая себя, что с нею будет. И я был немного разочарован тем, что она не доверилась мне напоследок. Видимо, то, что она читала в моих глазах, не было достаточной гарантией. Что ж, тем лучше. Может, у меня всё-таки не глаза смертника. Может, у меня ещё есть шанс.

Глава XXV

Меня подобрал на шоссе военный грузовик, и к трём часам дня я был в Клери. Из раскрытых окон неслись звуки радио. Неприятеля собирались остановить на Луаре. Думаю, что даже «хозяйка» не смогла бы остановить неприятеля на Луаре.

Я нашёл дядю за работой. Едва я вошёл, меня поразила смена декораций в мастерской: Амбруаз Флери был по колено во французской истории в самых воинственных её проявлениях. Вокруг него кучей лежали все эти «Карлы Мартеллы»[26], «Людовики», «Готфриды Бульонские»[27]и «Роланды Ронсевальские»[28], все, кто во Франции когда-либо показывал зубы врагу, от Карла Великого до маршалов Империи, даже сам «Наполеон», о котором опекун раньше говорил: «Надень на него шляпу с полями, и выйдет настоящий Аль Капоне». С иголкой и ниткой в руке, он как раз латал «Жанну д'Арк», имевшую несчастный вид, так как голуби, которые должны были поднимать её в небо, болтались где-то сбоку, а шпага сломалась в результате неудачного приземления. Для старого пацифиста, не одобряющего военную службу по моральным соображениям, это была перемена фронта, и я онемел от удивления. Я сомневался, что подобная перемена настроения связана с какими-то новыми заказами, ибо за всю свою историю страна никогда не интересовалась воздушными змеями меньше, чем теперь. Сам Амбруаз Флери тоже изменился. Он сидел со своей искалеченной «Жанной д'Арк» на коленях, и его старая нормандская физиономия имела в высшей степени свирепый вид. Он не встал со скамьи и едва кивнул мне.

— Ну, что нового? — спросил он, и я остолбенел от этого вопроса, ведь Париж только что объявили открытым городом. Мне казалось, что напрашиваются совсем другие вопросы. Но то был ещё июнь сорокового, и не началось ещё то время, когда французы шли на пытки и на смерть ради того, что существовало только в их представлении.

— Я не смог получить никаких сведений. Я всё испробовал. Но я уверен, что она жива и вернётся.

Амбруаз Флери одобрительно кивнул:

— Молодец, Людо. Германия выиграла войну, здравый смысл, осторожность и разум воцарятся во всей стране. Чтобы продолжать верить и надеяться, надо быть безумцем. Отсюда я делаю вывод, что… — Он поглядел на меня: -… безумцем быть надо.

Возможно, я должен напомнить, что в эти часы капитуляции безумие ещё не поразило французов. Был только один безумец, и он был в Лондоне.

Через несколько дней после возвращения я увидел первых немцев. У нас не было денег, и я решил вернуться к Марселену Дюпра, если он меня возьмёт. Когда дядя зашёл к нему, уже стало ясно, что ничто не сможет остановить сокрушительное наступление сил вермахта; он наш ел Дюпра с красными глазами около висевшей у входа карты Франции, где каждая провинция была обозначена самой её отборной провизией. Дюпра указывал пальцем на ветчину в Арденнах и говорил: