Воздушные бойцы - [24]

— Что за смех? — отвечал он острякам, делая вид, что не разделяет общего веселья. — Штаны как штаны: можно заштопать и на базаре продать. С руками оторвут… А рубашка и впрямь коротковата, зато цветастая. Такую рубашку девушке подарю — она себе кофточку сошьет…

Володя Балашов был одним из самых компанейских летчиков в полку. Он обладал завидным жизнелюбием и не терял чувства юмора даже в такие моменты, когда многим из нас было не до смеха. Ну а если речь шла об очередном розыгрыше, то можно было безошибочно указывать на Балашова как на одного из инициаторов этого розыгрыша. Вторым таким человеком был Саша Мартынов. Этих ребят никакой иронией невозможно было смутить. Летчики, например, не раз острили по поводу довольно длинной шеи Балашова, но Володя в ответ только щурился… «Родителям своим благодарен, — степенно заявлял он, — с такой шеей мне хорошо вести круговую осмотрительность…» И при таком бесценном характере он был прекрасным летчиком и верным боевым товарищем.

Само это событие — возвращение в полк двух опытных летчиков — имело в то время особенно большое значение. Дело не только в каждому понятной радости видеть своего товарища живым и невредимым. В сорок первом году, когда мы несли большие потери, когда у нас недоставало техники, людей, не было еще должного умения грамотно воевать [58] с таким сильным и вероломным противником, возвращение сбитого летчика носило огромный жизнеутверждающий смысл. Я уже упоминал о том, что за время моего отсутствия в полку появилось много новичков. Это, как правило, была молодежь, которой часто не хватало боевого опыта. А воевать приходилось без скидок на молодость и неопытность. Враг ошибок не прощал. И если не возвращались даже опытные летчики (у Володи Балашова на счету уже было три сбитых фашиста), то это, конечно, моральной и психологической тяжестью ложилось на весь личный состав полка.

И вдруг — жив и невредим! Вынырнул из небытия! В те дни в полку только и разговоров было: «Еремин вернулся! Балашов вернулся!» Ну и конечно, немалое значение имел тот факт, что в полку стало на два опытных летчика больше. Не так-то много людей в истребительном полку, а ведущих групп — по пальцам одной руки можно пересчитать…

Прошло несколько дней. Я полностью включился в боевую работу. К концу августа интенсивность вылетов на боевое задание ощутимо возросла: фашистские войска выходили к Днепру.

Вскоре я почувствовал, что Баранов щадит меня и посылает на задания реже, чем других опытных летчиков. Я потребовал дать мне полную нагрузку. Обстановка с каждым днем становилась все напряженней, и я вновь стал водить группы.

В один из дней мы четверкой вылетели на юго-запад от Запорожья, в район на Днепре, где, по данным воздушной разведки, немцы пытались наладить переправу через реку. Разогнав огнем вражеских саперов, мы развернулись на запад, во вражеский тыл. Вскоре заметили колонну конницы. Покачиванием крыльев я подал сигнал «Внимание!», но атаковать сразу не стал, а провел группу дальше на запад, чтобы конники потеряли бдительность. Вскоре мы развернулись, снизились и с первой же атаки уложили большую группу кавалеристов. Лошади, испуганные гулом моторов, сбивались в кучи, что облегчало повторную атаку.

Алексей Маресьев рассказывал мне, что однажды, когда полк работал с аэродрома Кривой Рог, он вылетел на разведку и штурмовку в составе группы, которую вел капитан Боянов. Во время полета обнаружили колонну автомашин с солдатами и артиллерией. Колонна втягивалась в один из [59] населенных пунктов. У наших летчиков кончалось горючее, пришлось возвращаться. Заправились и снова вылетели, считая, что вражеская колонна должна уже выходить из населенного пункта. Так оно и было, только фашисты собрали женщин и детей, посадили их в машины, перемешав с солдатами, и, зная, что по детям и женщинам наши летчики стрелять не будут, выезжали спокойно.

Капитан Боянов прошел группой над вражеской колонной и развернулся на свой аэродром. Снова произвели посадку, но отпускать гитлеровцев, конечно, не собирались. Выждали около часа и вылетели в третий раз. Расчет оказался точным: фашисты отпустили «прикрытие» и ускоренным маршем следовали по своему маршруту. Здесь-то группа Боянова и атаковала колонну: автомашины были сожжены, солдаты перебиты…

Боевую работу с аэродрома Мокрая становилось вести все труднее. Возобновился обстрел с острова Хортица. Аэродром оказался у самой линии фронта и, судя по всему, сильно мешал противнику. Нас начали бомбить немецкие бомбардировщики Хе-111. Они прилетали не только днем, но а ночью, а у нас было слишком мало сил, чтобы обеспечить себе еще и надежное прикрытие с воздуха.

Однажды, когда мы группой вернулись с задания, налетели Хе-111. Их было шесть под прикрытием трех Ме-109. Заходили они в створ стоянки наших самолетов и землянок. Наши истребители в это время заправлялись горючим, а летчики шли к командиру полка докладывать о результатах вылета. «Хейнкели» неожиданно вывалились из рваных облаков над самым аэродромом. Мы бросились врассыпную по щелям и дренажным колодцам — кто куда успел. Бомбы уже свистели над головами. Взрывы сливались в сплошной давящий грохот, комья сухой земли, осыпаясь, барабанили по спинам. Я впервые попал вот так под бомбы и большим усилием воли удерживал себя у земли там, где укрылся. Казалось, каждая бомба падает на тебя. Хотелось вскочить и бежать в сторону — куда-нибудь, только подальше от этого места. И я видел, как некоторые не выдерживали, бежали из укрытий, но это как раз то единственное, чего нельзя было делать. Как правило, они попадали на бегу под веер разрывов и погибали.