Воздушные бойцы - [22]

Подходили все новые и новые летчики и техники. У меня в горле стоял комок, я не мог ни говорить, ни отшучиваться и испытывал и огромную радость и. боль одновременно, [53] а ребята будто не замечали этого моего состояния. Федоров, Демидов, Соломатин, Маресьев, Вишняков, Мартынов, старший техник Кутовой — все наперебой рассказывали о том, что произошло в полку за месяц. Погиб Лепешин. За несколько дней до моего возвращения, когда полк находился уже здесь, в Запорожье, на аэродроме Мокрая, не вернулся с боевого задания Володя Балашов. Кутовой рассказывал о мытарствах технического состава при перебазировании. Летчикам в этом отношении было проще: перелетел на другой аэродром — и снова воюй! А техники добирались к новым аэродромам по забитым военным дорогам, да еще везли с собой необходимое имущество. Сначала добрались до Кривого Рога (правильно я предполагал в Ростове!), потом — до Никополя и, наконец, до Запорожья. Иногда в пути наскакивали на немецкие передовые части, приходилось отбиваться, несли потери, вырывались и побочными дорогами уходили.

Во время разговоров одни друзья как-то незаметно покидали землянку, другие появлялись. Шел обычный день войны, и ребята совершали вылеты на боевое задание.

Через некоторое время освободился и мой командир и друг Николай Баранов. Исхудавший, с ввалившимися главами, он увидел меня и растрогался. Я начал докладывать по форме:

— Товарищ капитан… старший лейтенант Еремин…

В горле перехватило. Николай рванулся ко мне:

— Борис! Дорогой ты мой! Живой! А мы-то думали…

— Что, — говорю, — уже крест поставили?

Баранов, по-прежнему радостно глядя на меня, виновато развел руками. Понятно, конечно… Я уже и по реакции летчиков почувствовал, что на меня смотрят как на чудо. Как будто я и впрямь вернулся с того света.

Костяк полка в те дни составляли человек восемнадцать. Немало было незнакомых летчиков. Меня приняли, как и положено принимать старожила: мне были откровенно рады, и эту радость скрывали за шутками.

— Ну ты хорош — пехотинец-авиатор! Где это ты выпачкался так? Неужели обучился ползать по-пластунски на брюхе?

— Ребята, а разговор у него вроде бы иной: на грузинский смахивает!

Я улыбался. Отшучивался. Но я понял, что той войны, которой я насмотрелся по госпиталям да по пути сюда, они не знают. Воюют, а не знают. Да я и сам бы не знал, если б не ранение… И я стал рассказывать. Не обо всем, конечно; [54] обо всем, что прочувствовал и продумал, мне рассказать тогда было просто не под силу. Рассказал подробно о том, что видел в Синельникове, и все приумолкли.

Разговоры в землянке продолжались до позднего вечера. Баранов подробнейшим образом расспросил меня о лечении. Напоследок сказал:

— Отдыхай пока. Набирайся сил.

Но я уже успел почувствовать напряженный ритм жизни полка, и усталость летчиков, и нехватку ведущих групп — не настолько я там, в тылу, отвык от фронтовой жизни, чтобы не заметить всего этого. И я сказал Баранову:

— Не могу я сидеть без дела… Давай самолет — я хоть потренируюсь немного, а там видно будет.

Баранов сначала отказывал, потом уступал. В полку и впрямь каждый человек был на счету. В общем, через два дня после возвращения я сел в кабину И-16.

Николай ограничился несколькими словами.

— Ты после госпиталя еще не окреп, — сказал он, — сбить могут. А прикрыть тебя мне нечем — нет самолетов. Давай держись восточнее аэродрома, там пилотируй.

Говоря «ты не окреп», Баранов имел в виду, что за время своего вынужденного отсутствия я, конечно, растренировался, утратил некоторые навыки, реакцию и мне нужно какое-то время и условия для адаптации. А фронт рядом. Артиллерия противника била с острова Хортица. По существу, Запорожье находилось даже не в прифронтовой полосе, а у самой линии фронта.

Я запустил двигатель. Кабина наполнилась привычными запахами, но мне было не по себе. Давила необжитость кабины. Запах гари оживил воспоминания: казалось, опять пахнет жженой резиной. Это ощущение было таким сильным, что я в воздухе почувствовал приступ тошноты.

Пробный полет дал мне понять, что, во-первых, физически я действительно еще недостаточно окреп, а во-вторых, мой ночной июльский полет, закончившийся падением, оставил глубокую травму в сознании, которую мне надо будет преодолевать.

Попилотировав немного в стороне от аэродрома, я произвел посадку, одновременно с усталостью испытав и чувство удовлетворения: все-таки я снова могу летать, а это — главное.

Машин в полку было немного. Десятка полтора И-16, два Ил-2, неисправный МиГ-1 и все. Пополнение полка материальной частью осуществлялось только за счет ремонта подбитых и неисправных машин. Их отыскивала и подбирала [55] специально созданная команда из техников и механиков.

Все, что могло летать и попадало в поле зрения этой команды, так или иначе становилось собственностью нашего полка. Таким образом и оказались у нас два Ил-2 и один МиГ-1. Инженер нашего полка — ветеран инженерно-авиационной службы, человек очень энергичный и инициативный — Иван Павлович Терехов, вспоминая тот период, заметил, что в ту пору у нас даже оказался один старый бомбардировщик СБ, но, кажется, использовать его нам так и не пришлось.